сильно обрадовало и вора, и супрефекта полиции, которому пришлось бы заниматься дополнительной нудной писаниной. И только один консьерж, перейдя на повышенный тон, пытался требовать, чтобы Цвейг «взял свои слова обратно». Писатель с гордостью подчеркивает в мемуарах, что в ту секунду в кабинете полицейского участка он остался непоколебим, и буквально приводит цитату своего ответа разозленному консьержу: «Чемодан я получил назад, – отрезал я, – стало быть, дело кончено. Еще ни разу в жизни я ни на кого не подавал в суд и сегодня с большим аппетитом съем за обедом свой бифштекс, если буду знать, что из-за меня никто не сел на тюремную похлебку».

Дальнейшее развитие, развязку этой истории можно считать комичной, и я бы посоветовал режиссерам и сценаристам взять на вооружение этот инцидент и превратить его в отличный сценарий. Благодарный вор за спасение своей шкуры от когтей правосудия покорно сопроводил Цвейга с украденным чемоданом по тем же улицам до дверей знакомого ему отеля. Репортажи столичной прессы наперебой описывали случившееся и переврали факты так, что пострадавший, читая их, почувствовал себя не просто знаменитостью, а прямо-таки миллионером. По мнению журналистов, аккредитив, оказывается, был не на две, а на 20 тысяч франков; малоприметная гостиница в газетных статейках превратилась в «центральную», а сам писатель из Вены стал «знатным иностранцем», который приехал в Париж спускать свое состояние на дорогое вино и женщин.

* * *

Сколько удивительных, незабываемых, чудесных встреч произошло в жизни венского новеллиста в Париже за те шесть месяцев, что он там находился! В дальнейшем в этот город его юности он приезжал чаще, чем в Берлин, Мюнхен, Женеву или Ниццу. В Париже у него всегда будет много друзей, в том числе знаменитых – Поль Валери, Андре Жид, Ромен Роллан, Жан-Ришар Блок, Роже Мартен дю Гар, Жюль Ромэн, Франц Мазерель. Художник Мазерель справедливо скажет: «Стефан – феномен, он говорит на французском языке, как настоящий француз». Именно в Париже он напишет много произведений крупной и малой формы, будет выступать по радио и в переполненных залах читать лекции по литературе и философии.

Он посещал Тур и поклонился дому, где родился создатель «Человеческой комедии». Много раз приходил в Пантеон к Виктору Гюго и подолгу стоял перед магическим именем Наполеона в Доме инвалидов. Бывал на приемах в Версале и в одиночестве на могиле Леонардо да Винчи в замке Амбуаз. В архивах Национальной библиотеки буквально пропадал, когда занимался сбором документов о Марселине Деборд-Вальмор, Бальзаке, Марии-Антуанетте, Сент-Бёве, Жозефе Фуше, Наполеоне. И все свободные часы неизменно посвящал учителю и другу Роллану, автору монументального «Жана-Кристофа», первые тома которого выходили начиная с 1904 года.

Если вы сегодня окажетесь в Париже, непременно отправьтесь в северо-западную часть Люксембургского сада на поиски бронзового бюста, созданного художником и скульптором Феликсом Шиво по заказу сената Франции в 2003 году. Этот памятник с раскрытой книгой – дань памяти австрийскому писателю. При жизни, как мы помним, он сетовал, что великий мастер и ваятель Огюст Роден не воплотил в жизнь его утонченного в пропорциях бюста. Сегодня писателю Цвейгу и миллионам его поклонников грех жаловаться на отсутствие в сердце Франции, в Париже, внимания к его имени и его персоне. Как и грех жаловаться французским издателям Цвейга – ведь любые его произведения в этой стране вот уже сто лет пользуются немалым спросом у читателей. А в те времена он писал: «У моих книг здесь было едва ли не больше читателей, чем в Германии, никто не считал меня иностранным писателем. Я любил народ, любил страну, любил Париж и чувствовал себя в нем в такой степени дома, что всякий раз, когда поезд въезжал в Gare du Nord[7], у меня было такое чувство, будто я возвращаюсь».

Венки соблазнителя

Вперед устремляюсь, и только вперед,

Пусть женщины брошенной крик проклянет,

Пусть женщина плачет и стонет,

Желанье вперед меня гонит{144}.

Даже таким, по меркам сегодняшнего времени немыслимо долгим (полгода), пребыванием во французской столице путешествия и приключения богатого бонвивана и сентиментального новеллиста Цвейга до его возвращения в Вену не завершились. Прямо из Парижа, еще в феврале 1905 года, он на несколько дней отправился в теплые края Южной Европы, посетил Испанию и Алжир{145}, о чем в марте с восторгом сообщил в письме поэту Францу Карлу Гинцки{146}, не упомянув, правда, что огорчен отменившейся экскурсией на Балеарские острова. «Вы хотели услышать об Испании. Это просто великолепно – и это все, что можно сказать об этом в письме».

После комичной истории с чемоданом и окончательного отъезда из Парижа в июне 1905 года по пути домой в Вену он запланировал посетить немецкую деревушку Гайенхофен на полуострове Хёри вблизи Боденского озера, куда ровно год назад переехал жить и работать двадцатисемилетний писатель и художник Герман Гессе. Крестьянский деревянный дом, не знавший никаких благ цивилизации, не оборудованный водопроводом и канализацией, имевший низкие дверные проемы и распухшие от сырости скрипучие полы, вполне устраивал трудолюбивого хозяина и его жену, дочь знаменитого математика, талантливую пианистку и скрипачку Марию Бернулли.

В идиллических деревенских условиях счастливая пара обзаведется детьми – у них родятся три здоровых сына и к 1907 году, спустя три года после переезда, писатель приобретет участок под строительство нового семейного очага, где он сможет развести сад любимых настурций. «Первая законная мастерская моей профессии», – с гордостью напишет Гессе об этом доме.

Еще в январе 1903 года, проживая в Базеле, Гессе первым написал Цвейгу, приложив к письму свой крошечный поэтический сборник, где среди прочего содержался перевод одного стихотворения Поля Верлена. В заключение Герман просил прислать ему антологию переводов Верлена, выполненную его новым собеседником и будущим другом. 2 февраля Стефан с благодарностью отвечает, что прочитал присланные стихи венским товарищам и что спустя восемь дней отправит антологию отдельной почтой, а еще сообщил, что «Schuster & Loeffler» намеревается переиздать антологию тиражом три тысячи экземпляров.

Обмен письмами, на радость двух писателей, был продолжен. Гессе искренне поведал Цвейгу о своей любви к итальянским и немецким писателям эпохи романтизма, о том, что творить (писать и рисовать) было и остается для него «удовольствием и никогда работой». Признавался, что в Базеле с коллегами-писателями встречается редко, не имея в этом потребности, делая исключение только для художников и архитекторов, изредка посещавших студию родной сестры его возлюбленной Марии. «Я хорошо себя чувствую в мастерских, где витает дух творчества, где разложены наброски на ученических картонах», – сообщал он Цвейгу 5 февраля 1903 года.

В Базеле, будучи еще только помолвленным с Марией Бернулли, Герман откровенно пишет другу 11 октября 1903 года: «Я действительно думал жениться