Куда более многочисленная часть знатных юношей возвращается из школы пятнадцати или шестнадцати лет, весьма немногим мудрее и вовсе не лучше оттого, что были отправлены туда. Кто-то возвращается в родные места, в отцовские поместья, где бега, петушиные бои, охота и прочие сельские забавы наряду с курением, выпивкой и вечеринками делаются их обычным времяпрепровождением и составляют все дело и радость их будущей жизни. Другие сбегают в город, к развлечениям, модам, безумствам и порокам, чему они немедля приобщаются. Кто-то и завершает образование в этих «академиях», тогда как других их более разумные родители посылают за границу, дабы те прибавили знание развлечений, мод, безумств и пороков всей Европы к знанию отечественных.

Итак, нам должно выявить главных, основных персонажей юмора, каковые суть шут и фат, и оба едва ли не до бесконечности многообразны в соответствии с различными страстями и естественными наклонностями каждой отдельной особы; и соответственно с их положением. К примеру, различие огромно в зависимости от того, принадлежит ли сельский помещик к вигам или тори; предпочитает ли он женщин, выпивку или собак; и доведется ли городскому щеголю служить своей стране в качестве государственного мужа, придворного, солдата, моряка или, возможно, церковника (ибо набором из этой «академии» пополняются все эти должности); или, в последнюю очередь, удовольствуется ли его самолюбие наименованием «щеголя».

Иным из наших юношей, впрочем, суждено продолжить обучение; эти не только принуждены к более длительному труду в школе, но посылаются потом в университет. Там, если захотят, они могут продолжать читать книги; а захотят (как большая их часть и поступает) — могут бросить это занятие и последовать примеру своих старших братьев, что городских, что сельских.

Это предмет, к которому я подступлюсь с большим разбором, ибо я определенно придерживаюсь того мнения, что университетское образование относится к лучшему из того, что мы имеем; потому как там, по меньшей мере, юношеским наклонностям кладутся известные пределы. Охотник, игрок и пьяница не смогут дать своей блажи такую волю, как если бы они находились дома, лишенные всякого общественного надзора; и наш щеголь, расположенный к городским увеселениям, не найдет ни игорных домов, ни театров, ни половины таверн и веселых домов, каковые им предоставит Ковент-Гарден.

Но при этом — надеюсь, никого не оскорбляя, — скажу, что пока что среди колледжей в университетах нет ни одного, где бы обучали науке хорошего воспитания; где бы читались лекции, подобные блистательным урокам Смехотворного, которые я поминал выше и настоятельно рекомендую моим юным читателям. Потому-то ученые профессора и являют собою отменные образчики юмора, а невежество докторов, правоведов и священников, сколь бы имениты и почитаемы они ни были, поставляют славные истории на потеху тесного круга, а то и всего общества.

Теперь я подхожу к прекрасной половине творения; о ней едва ли, по моему убеждению, можно сказать, что она (в основном) имеет какое бы то ни было образование (в том смысле, в котором я здесь пользуюсь этим словом).

В отношении другой половины моего сельского сквайра, то есть сельской помещицы, я предполагаю, что за вычетом учителя танцев и, может быть, умения кое-как читать и писать, существует весьма малое различие между образованием дочери сквайра и его доярки, которая, вернее всего, является ее ближайшей подругой; более того, малое это различие, я опасаюсь, будет не в пользу первой, которую постоянные славословия ее красоте и богатству делают самым тщеславным и заносчивым созданием на свете и которой в то же время с таким усердием внушаются принципы застенчивости и робости, что та начинает стыдиться и бояться сама не знает чего.

Если каким-то образом это несчастное существо впоследствии оказывается, так скажем, в миру, каким смешным должно быть ее поведение! Если на нее посмотрит мужчина, она смущается; а если он заговорит с нею, она пугается до безумия. Она ведет себя, коротко говоря, так, словно полагает весь другой пол вовлеченным в заговор с целью обладания ее персоною и ее состоянием.

По правде говоря, эта бедная девушка, какой бы она ни виделась особам ее собственного пола, в особенности если она хороша собою, составляет скорее предмет сострадания, нежели насмешки; но что мы скажем, когда время, или замужество, истребит застенчивость и страх и когда невежество, несуразность и неотесанность украсятся вычурностью той же меры — пусть и иного, быть может, вида, — что бытует при дворе? Вот обильный источник того смешного, что мы находим в натуре сельской помещицы.

Все это, я полагаю, будет с готовностью допущено; но отрицать хорошее воспитание у городской дамы может оказаться небезопасным. Учители чтения, письма и танцев, и преподаватели французского и итальянского языков, и учители музыки, а с недавних пор учители игры в вист сообща образуют этот характер. Отсутствует, боюсь, единственно учитель хороших манер. И каковы же последствия? Не только застенчивость и страх делаются совершенно покорены, но заодно пропадают и скромность с благоразумием. Столь далекая от того, чтобы бегать от мужчин, она бегает за ними; и вместо того чтобы залиться краскою, когда благопристойный мужчина глядит на нее или заговаривает с нею, она оказывается в силах, безо всякого волнения, взглянуть в глаза нахалу и иной раз произнести нечто могущее, если он не слишком нахален, вогнать в краску его самого. Таковы приятные составляющие, из которых складывается гумор решительной городской дамы.

Я не могу расстаться с этою частью моего предмета, с которой я был вынужден обращаться чуть более свободно, чем бы мне хотелось: с прекраснейшей частью творения, — не оборонив свою собственную репутацию хорошо воспитанного человека указанием на то, что эта последняя крайность чрезвычайно редка; и что всякая моя читательница или уже являет, или может, когда ей угодно, явить собою образец противоположного поведения.

Вторая важная причина изобилия юмора в этом народе видится мне в том, что торговля каждодневно возводит в звание джентри великое число людей, не получивших вовсе никакого образования; или, выражаясь не столь резко, не состоявших ни в каком обучении, приличном этому званию. Но я столь подробно остановился на первом основании, что уже не имею возможности порицать еще и это; не имею я и настоящей надобности — ибо большая часть читателей, опираясь на сделанные мною намеки, без труда вообразит себе множество юмористических персонажей, коими эдак наполнилось общество. Я закончу пожеланием, чтобы этот превосходный источник юмора по-прежнему оставался при нас, ибо пусть он и может сделать нас несколько смешными, он, безусловно, сделает нас и предметом зависти для всей Европы[90].