К моменту встречи на балу-маскараде с мадам д’Этиоль Людовику XV, этому «красивейшему мужчине в своем королевстве», было тридцать пять лет. Будущей же маркизе де Помпадур едва исполнилось двадцать три.

Так что же такого было во внешности этой молодой женщины, так решительно и бесповоротно покорившей сердце короля? Многочисленным портретам, написанным в то время, доверять трудно: и мужчины, и женщины на них — все на одно лицо. Все такие округленькие, розовощекие, с элегантными носиками, огромными глазами и пухлыми губками. На них даже молодой Людовик XV удивительно похож на Жанну-Антуанетту, а Жанна-Антуанетта — на молодого Людовика XV. По всей видимости, художники XVIII века задолго до появления социалистического реализма поняли, что изображать надо только положительные черты человека, даже не черты — а идеальные представления о его возможных чертах.

Отзывы современников, как и подобает, выглядят порой взаимоисключающими. Многие из них даже не стоит цитировать. Одно важно, что даже самые лютые враги будущей маркизы де Помпадур вынуждены были признать, что не испытывали ничего приятнее и обворожительнее, чем беседа с ненавистной, но такой обаятельной фавориткой.

Вот, например, президент Парижского парламента Шарль Эно (совсем не близкий друг Жанны-Антуанетты) еще в 1741 году, то есть в год ее свадьбы, писал:

«Я встретил одну из самых красивых женщин, каких мне когда-либо доводилось видеть. Это была мадам д’Этиоль. Она прекрасно разбирается в музыке, поет со всей возможной веселостью и вкусом, знает сотни песен, играет в спектаклях, не хуже, чем играют в Опера́».

Или, например, Дюфор де Шеверни, занимавшийся представлением иностранных послов (вообще человек почти посторонний), он написал о Жанне-Антуанетте следующее:

«Ни один мужчина из живущих на свете не отказался бы иметь ее своей любовницей. Высокая, но не длинная; прекрасная фигура; круглое лицо с правильными чертами; изумительные цвет кожи, руки и пальцы; глаза не так чтобы очень большие, но самые яркие, умные и блестящие из всех, что я видел. Все в ней округлое, включая и жесты. Она, бесспорно, затмевает всех других женщин двора, хотя некоторые из них очень красивы».

А вот описание маркиза Шарля де Вальфона:

«Своей грацией, легкостью фигуры и красотой волос она напоминает нимфу».

Впрочем, однозначно внешность этой женщины охарактеризовать вряд ли возможно. Тут скорее имел место случай, справедливо замеченный французским афористом XVIII века Пьером Буастом, говорившим, что «красота бывает лишь относительной: наденьте только слишком сильные или слишком слабые очки, и она исчезает». Оттого-то так и разнились описания облика будущей маркизы де Помпадур. Естественно, многое, если не все, здесь зависело от отношения к ней.

Один из явных недоброжелателей маркизы, граф д’Аржансон, не находил в ней ничего особенного:

«Она была блондинкой со слишком бледным лицом, несколько высоковатой и довольно плохо сложенной, хотя и наделенной грацией и талантами».

Сопоставляя подобные словесные портреты, вывод можно сделать такой: красота Жанны-Антуанетты была достаточно специфической, скажем так, не классической, и в современные фотомодели ее точно не взяли бы, но она была потрясающе интересной женщиной, настолько интересной, что для окружавших ее мужчин (а уж тем более для влюбленных в нее мужчин) пропорции ее тела, длина ног, размер груди и цвет волос не имели ровным счетом никакого значения.

А вот главный королевский егерь господин Леруа искренне восхищался ею:

«Ростом она была выше среднего, стройная, непринужденная, гибкая, элегантная. Ее лицо прекрасно гармонировало с ее телом: правильный овал, красивые волосы, скорее светло-шатеновые, чем белокурые, достаточно большие глаза, обрамленные длинными ресницами, совершенной формы нос, привлекательный рот, очень красивые зубы, чудесная улыбка и самая красивая в мире кожа, придававшая сияние всему ее облику».

Особенно же поражали Леруа непонятного цвета глаза Жанны-Антуанетты:

«Ее глаза обладали особой привлекательностью, вероятно потому, что невозможно было точно сказать, какого они цвета; в них не найдешь ни ослепительного блеска черных глаз, ни мечтательной нежности голубых, ни особой утонченности серых; их неопределенный цвет придавал им неповторимую соблазнительность и все оттенки выразительности».

Очень поэтично, не правда ли? И вполне совпадает с портретами Франсуа Буше, которому будущая маркиза всегда оказывала покровительство.

Не исключено, что именно это покровительство маркизы и повлияло на то, что на портретах кисти Буше она предстает чуть ли не богиней красоты со свежим, румяным и достаточно упитанным лицом, в то время как история донесла до нас массу фактов, свидетельствующих о том, какого слабого здоровья была эта женщина и каких невероятных усилий требовало от нее поддержание иллюзии любвеобильной и цветущей красавицы.

Так или иначе, но ее «неопределенного цвета» глаза вскоре оказались напротив королевских на последовавшем за балом-маскарадом представлении итальянской комедии. Жанне-Антуанетте пришлось сильно постараться, чтобы получить место рядом с королевской ложей. В итоге король снова пригласил мадам д’Этиоль поужинать…

А еще через несколько дней простодушный король, пожелавший превратить неуправляемую идиллию в постоянную связь, предложил Жанне-Антуанетте переехать к нему в Версальский дворец, и она не заставила себя долго упрашивать. Переезд состоялся 31 марта 1745 года.

После этого Жанна-Антуанетта заняла прежние покои мадам де Майи и мадам де Шатору. О, какие удивительные истории могли бы рассказать стены этих комнат, если бы стены умели говорить!

А через два с половиной месяца был оформлен развод Жанны-Антуанетты с Шарлем д’Этиолем, ставшим третьим лишним. В соответствии с брачным договором бывший муж выплатил бывшей жене 30 000 ливров.

Избавившись от обузы в лице изрядно поднадоевшего мужа, экс-мадам д’Этиоль облегченно вздохнула: позади был очень важный этап ее жизни. Теперь необходимо было заставить королевский двор примириться с ее присутствием в Версале. Однако это оказалось делом отнюдь не легким. Ее несколько вольное обращение, а иной раз бесцеремонная, игривая манера говорить не всем здесь нравились. Многих шокировало, когда она называла герцога де Шольна — «мой поросенок», аббата де Берни — «голубь мой», а мадам д’Амбримон — «моя тряпка».

А еще «новенькая» совершенно не умела садиться и вставать, как это было принято при дворе, не так держала вилку и нож и т. д. и т. п. Все эти умения вырабатывались годами и требовали особых тренировок.

Все это только подливало масла в огонь всеобщего недовольства «новенькой», и Жанна-Антуанетта еще острее почувствовала непрочность своего положения. Ей был категорически нужен серьезный титул. И она стала незаметно подводить короля к этой мысли.