— Похоже, что Шербурны были последней руиной. И сегодня мне придется увидеть собственными глазами то, что осталось от этого союза. А может, они помирились? Вместе их никто не видел с самого Рождества.

— Я ни о ком ничего не слышала. Я и так мало где бывала, только с тобой, но и тогда ничего… не замечала.

Нарочно не замечала, подумала Лейла. Она ничего не хотела ни знать, ни видеть, ни даже строить догадки.

— Да, дорогая. И поскольку ты нигде не бывала, ты не слышала, что Шербурн заказал колье с сапфирами в самом дорогом магазине в Лондоне и собирается забрать его сегодня. Если этого колье не будет сегодня на шее его жены, можно будет с уверенностью сказать, что примирение не состоялось. В таком случае, я думаю, увижу его на мраморной груди Хелены Мартин завтра в театре. Ходят слухи, что Шербурн оттеснил Малькольма Гудриджа и других богатых котов, добивавшихся благосклонности этой девки.

— Если бы он не волочился вместе с остальными котами за такого рода девицами, его жена не попала бы в лапы Фрэнсиса. Вина целиком на Шербурне. И это жестоко наказывать ее.

— Попытаюсь сказать ему сегодня об этом. — Фиона встала. — Но для этого мне надо выглядеть как можно лучше. Моей горничной придется потратить несколько часов, чтобы привести меня в надлежащий вид. Ты даже не представляешь себе, как это замечательно — одеваться самой.

— И как это «замечательно» получается у меня. Если бы твоя горничная сейчас меня увидела, ее хватил бы удар, и это при том, что я сегодня очень старалась.

— У тебя, как всегда, артистический вид, но ты довольно бледна. — Фиона взяла Лейлу за руку. — Надеюсь, я не слишком тебя расстроила своей болтовней о Фрэнсисе?

— Не говори глупостей. Если я и бледна, так только от обжорства.

— Ты и вправду чувствуешь себя хорошо?

— Тебе не идет роль заботливой мамаши. Если я заболею, непременно позову тебя понянчиться с собой.

Фиона так комично изобразила на своем лице ужас, что Лейла расхохоталась.

Проводив Фиону до дверей, Лейла вернулась в студию и села за стол. Она положила перед собой альбом и попыталась сосредоточить внимание на своих неопрятных книжных полках. Однако вместо этого на бумаге появилась старушка, переходившая улицу, потом карета, въехавшая на площадь как раз в тот момент, когда старушка завернула за угол. Очень элегантная, сверкающая лаком карета.

Когда-то давным-давно таким был Фрэнсис: элегантным, сильным и уверенным в себе. А Лейла была испуганной девочкой. Боумонт представлялся ей рыцарем в сверкающих доспехах, который увез ее далеко, чтобы прожить с ней долгую счастливую жизнь, но все получилось не так, как она мечтала, — Фрэнсис очень изменился. Легкая парижская жизнь со всеми ее пороками развратила его. Медленно, год за годом, Париж тянул Боумонта все ниже и ниже, на самое дно.

Фиона не могла этого понять. Она не знала Фрэнсиса таким, каким он был вначале, когда только появился в жизни Лейлы.

— Она не понимает, — тихо сказала Лейла, и ее глаза наполнились слезами. — Когда-то ты был хорошим. Но это так легко… поскользнуться. Так дьявольски легко.

Слеза упала на альбом.

— Черт, — пробормотала Лейла. — Плакать по Фрэнсису. Какая нелепость.

Но упала еще одна слеза, и еще, и, наконец, Лейла позволила себе разрыдаться — какой бы это ни было нелепостью и каким бы Боумонт ни был животным. Потому что она знала его, когда он был хорошим, и если по нему не поплачет она, то этого не сделает никто.

На этот раз, когда он вошел в студию, мадам не захлопнула альбом для эскизов. Лейла лишь подняла глаза и Исмал понял, что ее мысли были где-то далеко. Заметил он и то, что ее веки припухли и были красными. Она плакала.

У Исмала защемило сердце.

Он взглянул на рисунок. На нем была изображена внутренняя часть кареты.

— Когда-то она была элегантной и видела лучшие дни. По-моему, это наемный экипаж и не английский.

— Я вижу, вы хорошо в этом разбираетесь. Это действительно не английская карета. А вот эта, — она перевернула одну страницу назад, — английская. Когда я ее рисовала, мне вдруг вспомнилась другая.

— Чем же она вам запомнилась?

— В последний раз я видела такой экипаж десять лет тому назад, — пояснила Лейла. — Я уехала на нем из Венеции в тот день, когда убили моего отца. Меня опоили опиумом, и я плохо соображала, и все же я помню каждую царапину, каждое пятно на обивке, даже цвет дерева.

Исмал немного отступил назад. Его сердце бешено застучало.

— Прошло десять лет, а вы все так отчетливо помните? У вас необыкновенный дар, мадам.

— Моя память — это скорее проклятие. Я давно не вспоминала об этой карете. А сейчас… Наверное, из-за Фрэнсиса. В голове появляются забытые образы, словно его смерть выпустила их на свободу. Как будто они были спрятаны в шкафу, кто-то открыл дверцы и содержимое вывалилось наружу.

— Вы вспоминали о самых ранних встречах с ним?

— Впервые я увидела его в этой карете. Фрэнсис спас меня от врагов моего отца. — Лейла взглянула на рисунок. — Я вспоминала… он ведь не всегда был свиньей. Это не относится впрямую к расследуемому делу, и все же… Вы говорили, что правосудие — это некая абстракция…

— Это было бестактно с моей стороны.

— Все же я ему в какой-то степени обязана. — Лейла пропустила замечание Эсмонда мимо ушей. — В то время, десять лет тому назад, Фрэнсис случайно столкнулся с чьей-то неприятной ситуацией. Он мог бы просто уйти. Я была для него никем, и он даже не был знаком с моим отцом.

Она продолжала объяснять, как все было тогда, и ее версия полностью совпадала с воспоминаниями самого Исмала.

Во-первых, Бриджбертон назвал ему множество имен, среди которых Боумонта не было, что свидетельствовало о том, что у них вряд ли были совместные дела. Во-вторых, Исмал покинул дворец один сразу же после встречи с Бриджбертоном. Оставшись одни, без своего хозяина, Ристо и Мехмет могли сделать именно то, о чем Лейле рассказал Боумонт. Чтобы обеспечить безопасность своего хозяина, которого он боготворил, Ристо наверняка захотел бы убить не только отца, но и дочь.

Исмалу пришлось признать, что Боумонт, вероятнее всего, действительно спас беззащитную девушку. И выходит, что благодаря Исмалу, этот тип вошел в жизнь Лейлы.

Он больше не хотел ее слушать: у него и без того было достаточно поводов винить себя, но Лейла была намерена доказать, как многим она обязана своему мужу, и Исмал, который улавливал в ее признаниях эхо собственного врожденного кодекса справедливости, не находил в себе сил прервать ее.

Лейла покинула Венецию в том, в чем была. Однако ей было известно, что деньги на ее содержание и обучение поступали от какого-то парижского банкира. Именно через этого банкира Боумонт — не без труда — узнал имя того человека, которому было поручено вести дела Лейлы Бриджбертон, и послал за ним. Это был Эндрю Эриар.