Подробности про «шумные платья» регулярно просачивались на страницы любовной лирики и прозы. У Изольды было такое чувство, что Серебряный век не звонил в серебряные колокольчики, а шелестел платьями всех фактур и покроев. «Шум юбки выдал ее приближение», или «шорох платья заставил учащенно биться его сердце». Как юбка может шуметь, а платье шуршать? Изольда создала полную тишину в комнате, для верности прогнала кошку, плотно закрыла дверь и начала мерить все свои платья, пытаясь уловить хоть какой-то шум. И ничего! Один раз она пукнула, но это был не тот звук, который жаждала услышать ее душа.

Мир оказался несовершенен, а душа жаждала высоких ощущений. Не острых, а именно высоких, то есть возвышенных.

Чтобы почувствовать себя блоковской незнакомкой, приходилось закрываться в крошечном совмещенном санузле, включать в раковине горячую воду и ждать, пока запотеет зеркало. И тогда можно было, «дыша духами и туманами», спокойно посидеть на унитазе, скромно поглядывая в «затуманенное» зеркало и воображая себя блоковской незнакомкой.

И, конечно, кино. Когда Изольда посмотрела «В джазе только девушки», то поняла все свое несовершенство на фоне Мэрилин Монро. Хотелось рыдать, глядя в мутное зеркало. С этим надо было что-то делать. Морду лица не изменить, придется смириться с прихотью природы, но хотя бы походку можно и нужно поправить. Изольда натянула между спинками стульев нитки на уровне бедер. Ее задача была пройти внутри этого воздушного коридора, покачивая бедрами так, чтобы они касались ниток. Амплитуда получалась солидная. Не факт, что Монро справилась бы. Но отставания в области лица нужно было компенсировать перевыполнением плана по бедрам. Сначала Изольда упражнялась в домашних тапочках, результаты были чудовищные, нитки оставались недостижимыми. Но вот ей пришла в голову удачная идея позаимствовать мамины туфли на высоком каблуке. И дело пошло. Так опытным путем Изольда выяснила, что высота каблука способствует росту амплитуды бедер. Это было почти научное открытие. По крайней мере, Изольда почувствовала азарт исследователя. Она вторгалась в новую область, неизвестную и манящую, где ее поджидали открытия величайшей важности.

Потренировавшись на нитках, Изольда решила опробовать новую походку на одноклассниках. Когда на уроке физики она подняла руку, учитель, мягко говоря, удивился. Прежде такого не было. Добровольно к доске Изольда никогда не выходила. Тем более на физике. Любопытство взяло свое, и учитель пропустил удар. На высоких маминых каблуках по проходу между партами в сторону доски шла «изумительная женщина», раскачивая бедрами так, что учитель на минуту стал мужчиной. Мальчики притихли, судорожно сглотнули, а девочки презрительно фыркнули.

Скандал удалось замять, но отныне мамины туфли хранились под замком. Однако Изольда не собиралась сдаваться на милость природе. Тем более что считала: в ее случае природа явно поскупилась.

Следующий шаг к самоусовершенствованию Изольда сделала, воодушевленная «Карнавальной ночью», где юная Гурченко демонстрировала пухлое лицо, но вместе с тем и осиную талию. Талия была неправдоподобно тонкой. Гурченко, не скупясь на детали, говорила в каждом интервью, что это было 48 сантиметров. Изольда измерила свою талию, и ее охватила настоящая паника. Непонятно было, куда девать лишние сантиметры. Под мышку их не засунуть. Тогда Изольда взяла широкий флотский ремень с якорем на пряжке, который невесть откуда взялся в их сухопутной семье, и отмерила на нем заветные 48 см. На глубоком, точнее, на глубочайшем выдохе она застегнула ремень и выпучила глаза. Видимо, это вылезали кишки, лишенные прежних мест обитания. Дышать можно было, но осторожно и только верхней частью груди. Дело оставалось за малым, следовало приучить тело к новому формату. И Изольда решила не снимать ремень ни днем, ни ночью. Школьная форма, надетая поверх ремня, приятно болталась на талии, указывая на разрыв идеала и представлений общества о правильном питании.

Изольда дошла до школы, смогла подняться к себе в класс и даже согнуться, чтобы сесть. Чувство тайного сговора с самой Гурченко распирало ее изнутри. Хотя распирать было нечего, на 48 сантиметров не разгуляешься. За партой Изольда сидела с таким многозначительным видом и с такой таинственной улыбкой, что сосед, давно влюбленный в нее Андрюха, понял все неправильно и порочно. Он пододвинулся и тихонько приобнял одноклассницу за талию. Трудно представить себе ужас мальчика, рука которого сначала нырнула в пустоту, скрывающуюся под формой, а потом напоролась на что-то твердое и гладкое, как камень. От избытка впечатлений он вскрикнул, как раненый койот. Такое сравнение возникло в голове Изольды, потому что «койот» входил в перечень манящих и непонятных ей слов.

Пока учительница выясняла причину паники, девочка отпросилась в туалет, где долго и трудно снимала с себя ремень как улику. Чтобы отщелкнуть пряжку, надо было ужаться еще на сантиметр, а резервов уже не оставалось. Изольда выдыхала последние молекулы воздуха и терзала плоть, но пряжка не поддавалась. Наконец, ремень пал. Возможность дышать животом показалась Изольде столь оглушительным удовольствием, что впору было назвать это «оргазмом», но такого слова в литературе девочка еще не встречала.

Вообще литературу тщательно подчищали на предмет низких истин. Например, нигде нельзя было прочитать слово «говно». Явление есть, а слова нет. Вплоть до перестройки Изольда говорила «гоМно», и никто ее не поправлял, все стеснялись. Не скажешь ведь: «Девочка, ты говоришь неправильно, надо говорить «гоВно», а не «гоМно», будь культурной». Но вот перестройка открыла ворота для новых книг и новых авторов с широким словоупотреблением. Когда впервые Изольда прочитала в солидной книжке слово «говно», то расхохоталась. Какая смешная опечатка! И еще! Опечатки шли на каждой странице, потому что автор был прогрессивный, презирающий застойную литературу. В какой-то момент Изольда поняла, что ошибалась она, а не автор. Чтобы закрепить правильный вариант и доказать окружающим, что она культурная личность, Изольда называла этим словом все подряд, от немаркой одежды до удобной обуви, на которых настаивали родители. Потом ей надоело, и слово вошло в свои обычные берега.

* * *

Имелось у Изольды безобидное увлечение – с детства она собирала фотографии артистов. Разумеется, только советских. Их фотографии выпускались огромными тиражами в виде открыток, на обороте которых был перечень фильмов с их участием. Эти открытки выставлялись в газетных киосках, как сейчас глянцевые журналы. Проходишь по улице, а тебе вслед Нонна Мордюкова доброжелательно смотрит, дескать, иди, работай, совершай трудовой подвиг. Мелочь, а приятно. По крайней мере, приятнее, чем получить в спину новость о том, что солистке группы «Сиськи-письки» какой-то миллионер подарил бриллиант величиной со страусиное яйцо.

Коллекция Изольды делилась на «обменный фонд» и «неприкосновенный запас». То есть какими-то открытками она готова была обмениваться с девочками, шлифуя свою коллекцию, а некоторых артистов не отдала бы ни за какие сокровища мира. Гурченко попала в «неприкосновенный запас». И Монро бы попала, но она оказалась обделена советским гражданством, поэтому открытка на нее не полагалась. Кстати, министерству культуры было бы полезно изучить котировку артистов и обменные курсы в представлениях Изольды, чтобы более точно присваивать звания «народных» и «заслуженных».