в 1907 году их число достигло 27. Охранные отделения создавались при полицейских управлениях, но подчинялись особому отделу департамента полиции и отчитывались только перед ним.

Охрана или «охранка», как ее называла прогрессивная общественность, располагала огромными базами данных, картотеками отпечатков пальцев и антропометрических данных, в ее штате работали опытные фотографы, графологи, лингвисты, этнологи. Наблюдение за подозреваемыми осуществлялось службой наружного наблюдения, которую готовил в основном из отставных солдат начальник московской службы филеров Евстратий Медников. Общий штат филерской службы превышал тысячу человек, из них более сотни работало в столице.

Широко использовалась и внутренняя агентура. «Охранное отделение вербовало секретных сотрудников из всех слоев общества: рабочих, проституток, студентов, уважаемых руководителей партий и даже членов Думы, — писал Васильев. — …Секретные сотрудники Заграничной агентуры занимались наблюдением за эмигрантами и составляли рапорты обо всем, что происходило на конференциях оппозиционных групп и особенно различных социалистических сект»[285]. Просматривалась переписка всех подозрительных лиц, а также почти вся зарубежная корреспонденция. «Заслуживает упоминания еще всеподданнейшие доклады царю, подготовляемые в единственном экземпляре. Их секретная полиция дважды в месяц представляла Императору, а тот читал с большим интересом и собственноручно делал пометки»[286].

Обеспечение безопасности непосредственно царской семьи обеспечивалось целой системой Собственной Его Императорского Величества охраны, создание которой на профессиональной основе было начато сразу после убийства Александра II. Во главе этой системы стоял Дворцовый комендант, на которого по инструкции 1906 года возлагалась вся полнота ответственности «за безопасность императорских резиденций и надзор за безопасностью пути во время Высочайших путешествий», а также «за благонадежность лиц, имеющих доступ во внутренние помещения дворца»[287]. В период смуты 1905–1906 годов, когда на Николая II шла настоящая охота, этот ответственный пост занимал Дмитрий Трепов, затем его на много лет сменил генерал от кавалерии Владимир Дедюлин. В декабре 1913 года им стал известный нам генерал-майор свиты Владимир Воейков, до этого хорошо известный императору как командир гвардейского полка, расквартированного в Царском Селе.

Дворцовый комендант опирался, в основном, на три замыкавшихся на него самостоятельные структуры. Первой была Дворцовая полиция, получившая это название в 1884 году, куда стекалась информация из всех источниках о подготовке покушений на императора и которая обеспечивала физическую защиту царя и его семьи. Штаты Дворцовой полиции достигали 250 человек, обученных как приемам спецслужб, так и всем навыкам работы телохранителей. В 1905 году ее возглавил 35-летний полковник Борис Герарди, остававшийся на своем посту вплоть до Февральской революции. Второй — Собственный Его Императорского Величества Сводный пехотный полк, в который входили отборные, проверенные и благонадежные офицеры и солдаты, набранные из гвардейских частей столичного гарнизона. В его задачи входила не только охрана всех дворцовых помещений и прилегающих территорий, но и наблюдение за свитой, прислугой и посетителями. Численность Сводного полка достигала 5 тысяч человек. До 1914 года им командовал полковник Владимир Комаров, а потом — генерал Алексей Ресин. Наконец, в 1905 году, когда Николай II усилиями террористов оказался фактически заперт в своих резиденциях, по инициативе Трепова был создан Особый отряд охраны, который обеспечивал физическую безопасность императора при выездах. В момент создания отряд насчитывал 275 нижних чинов, набранных в основном из отставников гвардейских полков, при четырех офицерах. До августа 1916 года отрядом командовал Александр Спиридович. Охрану непосредственно Александровского дворца нес дополнительно Царскосельский гарнизон[288]. Их заслуга в том, что Николай дожил до революции — несомненна.

В начале 1910-х годов спецслужбы достигли больших успехов в борьбе с революционным движением. Мартынов не сильно преувеличивал, когда заявлял: «В области чисто подпольных революционных партий положение было донельзя простое и понятное: в революционном подполье «барахталась» под полным контролем жандармской и охранной полиции одна только большевистская фракция Российской социал-демократической рабочей партии с ее организациями, рассеянными по наиболее крупным городам; этим организациям мы, жандармская полиция, позволяли едва дышать, и то только в интересах политического сыска»[289].

Почему дышать давали именно большевикам?

Со времен аса, начальника Петербургского охранного отделения Александра Герасимова (он занимал этот пост при Витте и Столыпине) считалось необходимым беречь те революционные организации, куда удалось внедрить секретного агента, чтобы иметь возможность в любой момент парализовать наиболее вредные проявления ее деятельности и арестовывать самых опасных радикалов. А в большевистской партии таких агентов было предостаточно. «Все центры всех революционных организаций должны были существовать как бы посаженные под стеклянные колпаки: каждый шаг их известен полиции, которая решает, что одно проявление их деятельности, с ее точки зрения менее опасное, оно допускает; другое, более вредное, пресечет в корне»[290].

В марте 1912 года директором департамента полиции был назначен Белецкий, который внедрил еще одну тактическую идею: «революционные организации представляют меньше опасности для самодержавия, чем умеренные оппозиционные группы… Деятели, подобные Белецкому, стремились поощрять выступления крайних радикалов против умеренных либералов»[291]. С этой точки зрения большевики были настоящей находкой. Они были незначительной политической силой, в своей критике обращали весьма мало внимания на фигуру императора или на партии из правой части политического спектра, зато вели ожесточенную борьбу с либералами из числа кадетов (одна из программных статей Каменева в 1914 году носила красноречивое название «Борьба за революцию — борьба с либерализмом»), а также с умеренным крылом социал-демократии в лице меньшевиков. Именно Белецкому, еще в бытность его на посту вице-директора Департамента полиции, приписывается вербовка в 1910 г. Романа Малиновского, к тому времени отбывшего три тюремных срока за воровство и кражи со взломом, протекция при его избрании в Государственную думу и инициатива перехода этого депутата из меньшевистской фракции к большевикам. Как говорил сам Белецкий, «Малиновскому были даны указания, чтобы он, по возможности, способствовал разделению партии»[292] социал-демократов, ослабляя ее потенциал. Малиновский закончил свою думскую карьеру только в мае 1914 года, когда должен был срочно скрыться за границу. Причиной тому стало назначение на пост одновременно товарища министра внутренних дел и командира Отдельного корпуса жандармов московского губернатора с армейским прошлым генерала Владимира Джунковского.

Джунковский пользовался большими симпатиями в либеральных общественных кругах, причем во многом за то, что крайне критически относился к деятельности спецслужб, которые интеллигенция считала главным инструментом поддержания антинародной власти. С этим настроением он и начал реформировать вверенную ему сферу, чем снискал откровенную ненависть подчиненных. «Молодой, не серьезный, но шустрый министр Маклаков передал дело борьбы с революцией всецело в руки своего помощника Джунковского, — возмущался Александр Спиридович. — Последний в угоду общественности боролся больше с корпусом жандармов, чем с надвигавшейся революцией»[293]. Еще более категорично высказывался Мартынов: «Это был, в общем, если можно выразиться кратко, но выразительно,