Осознав, что его чувство настолько серьезно, Алан ощутил, что стал каким-то другим: чище, лучше, чем был раньше.

Не знаю, полюбит ли меня когда-нибудь Энн, подумал он со странным умиротворением в сердце. Но, несомненно, ей со мной интересно и спокойно. Поэтому во что бы то ни стало добьюсь ее позволения быть рядом. По крайней мере, пока не удостоверюсь, что надеяться на взаимность нет смысла.

На столе секретарши в приемной доктора Хартрайта зазвонил телефон.

— Да, мистер Хартрайт. Одну минутку, — донеслось до Алана.

Через мгновение секретарша вышла в коридор и позвала его.

Когда он опять влетел в кабинет, Энн сидела на стуле у стола Хартрайта. Ее лица он не мог видеть, но по расправленным плечам, по наклону головы сразу заметил произошедшую в ней перемену: она явно была теперь не так сильно напряжена.

— Прошу вас, присаживайтесь. — Хартрайт кивком указал Алану на второй стул.

— Спасибо.

— Я осмотрел мисс Голдстоун и с ее позволения сообщаю вам, что состояние ее здоровья не вызывает у меня никаких серьезных опасений, — произнес доктор Хартрайт, когда Алан сел. — Нормальное питание, хороший отдых, положительные эмоции восстановят ее силы буквально за неделю. — Он улыбнулся. — Советую вам уделять ей в ближайшие дни максимум внимания.

— Уж это-то я могу вам гарантировать, — ответил Алан, бросая быстрый взгляд на повернувшуюся в его сторону Энн.

— Как можно быстрее накормите ее чем-нибудь вкусным и постарайтесь ничем не тревожить, — добавил врач.

— Обещаю, — ответил Алан. — Огромное вам спасибо, доктор.

— Спасибо, — произнесла Энн, и это было ее первое слово, которое услышал Алан после двухнедельной разлуки. Ее голос прозвучал несколько тише обычного, но так же мелодично, и у Алана ёкнуло сердце.

Попрощавшись с доктором Хартрайтом и выйдя из его кабинета, они молча взялись за руки и так шли до самой машины. Алан с особой заботой помог Энн усесться в машину, сел за руль сам и, не спрашивая, куда ее везти, и ни о чем не предупреждая, завел двигатель и тронулся с места.

Спустя полчаса они остановились у огромного супермаркета в самом центре города.

— Пойдем накупим для тебя разной вкуснятины, — сказал Алан подмигивая.

На губах Энн появилась слабая улыбка.

По прошествии еще получаса Энн сидела в гостиной Алана и, пока он в кухне раскладывал по тарелкам салат из мидий, сыр и фрукты, рассматривала его стереосистему, телевизор с огромным плоским экраном, обитую светлой в крапинку тканью удобную мягкую мебель. Портрет на противоположной стене, вставленный в новую умело подобранную для него раму, удивительным образом вписывался в современный интерьер гостиной.

В то, что происходящее — не сон, она почти не верила.

— Не скучаешь? — спросил Алан, появляясь в дверях с большим подносом в руках.

Энн перевела на него задумчивый взгляд и покачала головой.

Увидев аккуратно разложенные по тарелкам ломтики темно-желтого сыра в дырочках, мидии, персики, апельсины и яблоки, нарезанные дольками, она, к своему великому удивлению, ощутила себя настолько голодной, что облизнулась.

Алан засмеялся.

— Насколько я понимаю, у тебя разыгрался аппетит. Тем, что ты выбрала, наесться вряд ли получится, но доктор сказал, перво-наперво ты должна скушать то, что считаешь вкусным. А доктора надо слушаться.

Энн опять улыбнулась.

Алан опустил поднос на сервировочный столик, подкатил его к дивану и, сдвинув брови, посмотрел на Энн.

— У меня такое ощущение, что тебе здесь не очень удобно. Может, пересядешь в кресло?

— Мне очень даже удобно, — ответила Энн негромко.

— Тогда забирайся с ногами на диван и устраивайся как хочется. Сейчас я принесу плед, по-моему, у меня прохладно.

— Не стоит, Алан… — попыталась остановить его Энн, но он уже направился к двери.

Спустя несколько минут Алан вернулся с мягким клетчатым пледом, при виде которого Энн сразу воспылала желанием в него укутаться.

— Вот так, — пробормотал он, усевшись рядом и заботливо накрывая пледом ее плечи. — Грейся. И приступай к еде.

Несколько секунд Энн колебалась. Потом несмело взяла кусочек сыру, откусила от него и начала медленно жевать.

Алан молча наблюдал за тем, как в ее глазах появляется блеск, а движения делаются живее. Задавать вопросы он не торопился: хотел дать ей возможность прийти в себя после того, что так измучило ее за прошедшие две недели.

Наевшись, Энн повеселела.

— Спасибо тебе. Я давно так хорошо не ужинала.

— Хорошо? — Алан удивленно вскинул брови. — Во-первых, большую часть салата ты почему-то оставила на тарелке, а яблоки вообще не попробовала. Во-вторых, даже если бы ты съела это все, то и тогда я не согласился бы, что ты хорошо поужинала. На ужин едят вещи посерьезнее.

Энн покачала головой и усмехнулась.

— Если бы я съела это все, то мой желудок, отвыкший от еды, наверное, отказался бы работать.

Алан нахмурился.

— А почему твой желудок отвык от еды? — спросил он, прищурившись и растягивая слова, словно боясь, что она не ответит ему.

Энн отвела взгляд в сторону.

— Просто у меня не было аппетита.

— Ни с того ни с сего у здоровых людей аппетит не пропадает, Энн, — сказал Алан строго.

Она промолчала.

Оттягивать момент объяснения Алан больше не мог. Придвинувшись к Энн, осторожно взяв ее руку, поднеся к губам и поцеловав, он, старательно сохраняя внешнее спокойствие, наконец-то заговорил о том, что на протяжении двух недель превращало его жизнь в адскую муку.

— Что с тобой происходит, Энн? Где ты пропадала? Почему все это время не давала о себе знать?

Дыхание Энн заметно участилось. Губы задрожали.

— Умоляю, Алан, ни о чем меня не расспрашивай, — произнесла она, чуть не плача.

— Ну-ну, успокойся, девочка моя, — прошептал Алан, уверенным движением притягивая Энн к широкой груди и начиная гладить ее по голове, как ребенка. — Хотя, если хочешь, поплачь. Говорят, женщинам вредно удерживать в себе слезы.

Энн уткнулась в его плечо носом, и от осознания чудовищности ситуации, в которой она оказалась, ей стало так плохо, что она зашмыгала носом, а вскоре действительно заплакала.

— Милая моя, хорошая, — нежно бормотал Алан, продолжая гладить ее по голове. — Кто же заставляет тебя так сильно страдать? Кто? Поплачь, поплачь, и тебе станет легче. Только не стесняйся меня, только не бойся, что я чего-то не пойму…

Его утешительно-спокойные слова действовали на Энн подобно нанесенному на открытую рану чудодейственному бальзаму. Она прильнула к нему, как котенок и, следуя его совету, разрыдалась. Со слезами из ее души постепенно начал выходить весь тот мрак, который скопился за две недели страданий в затворничестве. И, освобождаясь от него, она ощущала в себе все больше и больше неуемной жажды возвратиться к нормальной жизни.