— Кей, хотя твоя квартира нам по пути, наверное, лучше будет, если Гэри поедет прямо на Парк-авеню, — сказал он. — Если за нами следят полицейские или журналисты и кто-нибудь сфотографирует, как наша машина остановилась перед твоим домом, меня могут обвинить в нарушении условий освобождения под залог. Может, это уже паранойя, но рисковать свободой я не могу.

Я согласилась с его доводами, и именно так мы и поступили. Когда мы добрались до адвокатской конторы, дождь начал потихоньку утихать. Синоптики обещали, что погода улучшится, и, похоже, в кои-то веки прогноз оказался верным.

Питер был одет в строгий темный костюм, сорочку и галстук. В своем безупречно скроенном темно-синем кашемировом пальто он выглядел руководителем до мозга костей — каковым, собственно, и являлся. Когда Гэри распахнул перед ним дверцу автомобиля, Питер торопливо поцеловал меня и сказал:

— Приезжай за мной к половине пятого, Кей. Может, нам удастся выехать из города до начала часа пик.

Он поспешно пересек тротуар, а я смотрела на него и с трудом верила, что еще меньше суток назад он стоял в зале суда в оранжевой тюремной робе и наручниках и слушал, как ему предъявляют обвинение в убийстве.

Я не была у себя в квартире со дня нашей с Питером свадьбы, и, конечно, она показалась мне родной и уютной, однако теперь я свежим взглядом увидела, какая она на самом деле крохотная. С начала нашего головокружительного романа Питер несколько раз бывал у меня. Во время свадебного путешествия он, между прочим, предложил мне заплатить за квартиру до конца срока аренды и избавиться от всех вещей, кроме тех, что дороги мне как память.

Я отдавала себе отчет, что пока не готова к этому. Да, теперь у меня была новая жизнь, но какая-то частичка меня не желала полностью расставаться с прошлым. Я проверила сообщения на автоответчике. Ничего особенно важного там не оказалось, за исключением утреннего звонка от Гленна Тейлора, парня, с которым я встречалась до того, как познакомилась с Питером. Разумеется, я рассказала ему о Питере сразу же, как только мы начали регулярно встречаться.

— А я как раз собирался повести тебя выбирать кольцо, — отреагировал он со смехом, но я-то знала, что это была лишь наполовину шутка. Потом он добавил: — Кей, не совершай необдуманных поступков. У Кэррингтона темное прошлое.

Сообщение от Гленна оказалось в точности таким, какого я от него и ожидала, — полным дружеской поддержки и озабоченности.

— Кей, я очень сочувствую вам с Питером. Хорошенькое начало семейной жизни, нечего сказать. Уверен, ты сама со всем справишься, но помни: если я могу чем-то тебе помочь, только скажи.

Я рада была услышать голос Гленна; мне вспомнилось, как мы с ним любили ходить в театр, и я подумала, что, может быть, мы втроем — он, я и Питер — как-нибудь выберемся вместе поужинать, а потом посмотреть какой-нибудь спектакль. Потом до меня дошло, что теперь Питер сможет куда-нибудь выбраться только в одном случае: если его оправдают. А ведь я тоже под домашним арестом, поняла я вдруг, потому что ни за что не оставлю Питера вечером дома одного.

Я вынула из шкафа кое-какие вещи и сложила их на кровать. Практически все они были куплены в недорогих сетевых магазинах. Элейн не надела бы такое даже под дулом пистолета, подумалось мне. Во время нашего медового месяца Питер торжественно вручил мне платиновую карту «Американ экспресс».

— Держи, и можешь ни в чем себе не отказывать, или как это принято говорить в таких случаях, — с улыбкой сказал он тогда.

К собственному изумлению, я вдруг расплакалась. Не нужны мне горы одежды. Будь это только в моих силах, я отдала бы все деньги Кэррингтонов, лишь бы Питера признали невиновным в гибели Сьюзен и Грейс. Я даже поймала себя на том, что мне хочется, чтобы Питер переехал ко мне в эту крошечную квартирку и отказывал себе во всем, чтобы расплатиться с займом на учебу, как это делал Гленн. Что угодно, только бы наша жизнь стала проще.

Я утерла слезы и подошла к комоду, на котором стояли фотографии. На одной из них мама с папой и со мной были сняты в больнице, сразу же после моего рождения. У них обоих были такие счастливые лица, они просто светились от радости. А я со сморщенным личиком, завернутая в одеяльце, таращилась на них. Мама, лежавшая на кровати с разметавшимися по подушкам волосами, казалась такой молодой и такой красивой. Отец, которому тогда было уже тридцать два, по-мальчишески озорно улыбался в камеру. Казалось, у обоих впереди еще долгая и счастливая жизнь, однако маме было отпущено всего две недели, прежде чем тромб, закупоривший сосуд, забрал ее у нас.

Об обстоятельствах ее смерти и о том, что я продолжала сосать ее грудь, когда отец обнаружил ее мертвой, я узнала, когда мне было около двенадцати.

Я показала этот снимок Питеру в первый его приход сюда, и он тогда сказал:

— Надеюсь, когда-нибудь и у нас с тобой будут такие фотографии, Кей.

Потом он взял фотографию, на которой я была снята с отцом незадолго до того, как папа уехал на своей машине в то безлюдное место и нырнул в Гудзон.

— Я прекрасно помню твоего отца, Кей, — сказал Питер. — Меня очень занимал вопрос, что побудило его стать садовником. Пару раз мы с ним имели на эту тему очень интересный разговор.

Продолжая утирать слезы, я подошла к каминной полке и забрала эту фотографию тоже.

Вечером, заручившись разрешением Питера, я сняла с места его любимую фотографию матери и еще одну, где он был снят с мамой и отцом, и выставила их на каминную полку в гостиной. К ним я добавила портрет моих родителей, привезенный из моей квартиры.

— Бабушки и дедушки, — улыбнулся Питер. — Когда-нибудь мы будем рассказывать о них нашим детям.

— И что мне рассказывать о нем? — кивнула я на отцовскую фотографию. — Что это тот самый дедушка, который покончил жизнь самоубийством и бросил свою дочь на произвол судьбы?

— Попытайся простить его, Кей, — негромко произнес Питер.

— Я пытаюсь, пытаюсь, — прошептала я, — но у меня не получается. Я просто не могу.

Я взглянула на фотографию, на которой мы с отцом были запечатлены вдвоем, и, как это ни смешно звучит, мне показалось, что он слышит мои слова и смотрит на меня с укором.

На следующее утро, как и обещали синоптики, выглянуло солнце и потеплело до десяти градусов. В девять утра я услышала доносящийся с улицы собачий лай и поняла, что полицейские возобновили поиски.

Николас Греко договорился с Барбарой Краузе, что подъедет к ней в прокуратуру в среду к половине четвертого.

— Вот уж не думал, что мы с вами так скоро встретимся, — сказал он ей.

— И я, признаться честно, тоже не ожидала вас видеть, — ответила она, — но вы здесь всегда желанный гость.

— Я пришел потому, что Филип Мередит нанял меня расследовать гибель его сестры, Грейс Мередит Кэррингтон.

Краузе давно уже научилась сохранять бесстрастное лицо в суде, но, услышав эту новость, не смогла скрыть удивления.