В последующие годы христианской Европе предстояло часто страдать от подобных набегов, и паника распространилась быстро. Эти атаки еще более обескураживали потому, что море считалось защитным барьером, а не способом передвижения. Именно об этом писал Алкуин в письме к Этельреду: «Не приходило в голову, что подобное нападение могло быть совершено с моря». Эта вера была настолько непоколебимой, что многие религиозные обители, как монастырь на острове Линдисфарн, возводились на удаленных участках земли с таким расчетом, чтобы море близко подходило к их стенам. Но это же сделало их идеальным местом для нападений викингов, чьи драккары не нуждались в глубоких гаванях. Если же бой развивался не в их пользу (хотя это, как можно предположить, случалось редко), они могли быстро отступить.

Последовали и другие атаки. В следующем году подверглись нападению монастыри в Уирмуте и Ярроу, где некогда жил Беда Досточтимый. Монастырь на острове Айона атаковали на следующий год, а затем снова в 802 и 806 гг., поэтому он был совершенно разорен. В Портмохомаке в Шотландии (теперь это маленькая рыбацкая деревушка, но в те времена – процветающая религиозная община) при раскопках были найдены свидетельства другого страшного набега: слои пепла и сажи, фрагменты разбитых скульптур, фрагмент черепа с глубоким следом от удара мечом. Мы не можем знать наверняка, но есть основания предполагать, что рука, державшая меч, принадлежала древнему скандинаву[194].

Если помнить о том, какими свирепыми изображают викингов, то странным кажется тот факт, насколько мягкая шерстяная пряжа была важна для их образа жизни. Без нее викинги были бы совершенно другими. Воинственных мореплавателей и их корабли до сих пор окружает романтический ореол, их прославляют в стихах, но шерстяная ткань и те, кто ее производил, были фундаментом их успеха. Даже в XX в. норвежские моряки, уходя в трехмесячное плавание, брали три смены нижнего белья, рубаху, пять пар морских митенок, две пары обычных митенок, такое же количество кальсон и носков, связанных с помощью разновидности крючка (вязание одной спицей). Эта техника известна как nålebinding. Все эти предметы одежды традиционно вязали из шерсти, они нуждались в частой штопке и замене. Особенно удачливые моряки – те, кто мог себе это позволить, – могли иметь и роскошное плотное моряцкое одеяло под названием sjørya. На каждое такое оделяло требовалась шерсть от семнадцати овец.

Исследователи выдвигали множество гипотез по поводу того, почему викинги оставляли свои дома, чтобы исследовать мир. Некоторые предполагали, что развитие производства железа позволило делать инструменты лучшего качества. Другие указывали на рост населения, участие в международной торговле и глобальное потепление, которое привело к более высоким урожаям. Еще одна теория винит во всем саму шерсть. Когда викинги начали больше путешествовать и торговать, их потребность в шерсти тоже выросла. Больше кораблей – больше парусов и больше одежды для моряков, больше тканей – больше овец и земли для их пастбищ. Спиральный рост потребности в земле, овцах и шерсти, утверждают некоторые ученые, в числе которых историк текстиля Лиза Бендер Йоргенсен, был, по крайней мере частично, виноват в агрессивной экспансии викингов на новые земли, такие как Нормандия, Гренландия и Америка[195].

Считается, что для обычного торгового корабля викингов и его команды, включая парусину, одежду моряков и постельные принадлежности, требовалось 200 кг шерсти и эквивалент десятилетнего труда. Для особо большого военного корабля с командой примерно из семидесяти человек цифры становятся чудовищными: полторы тонны шерсти и до шестидесяти лет труда. Производство такого огромного количества ткани – результат труда большого количества людей, преимущественно женщин. Учитывая тот факт, что древнескандинавская овца дает в год всего лишь от 1 до 2,5 кг шерсти и только 500 г из них годятся для парусины, необходимое число овец получается ошеломляющим. По некоторым подсчетам, для норвежского флота эпохи викингов требовалась шерсть примерно двух миллионов овец[196].

Все, что мы знаем или думаем, что знаем, о Робин Гуде, собрано вместе наподобие лоскутного одеяла из баллад, упоминаний в литературе и из других неоднородных ссылок, уходящих в прошлое до XIV в. Это противоречивая фигура. В одной из баллад он обедневший джентльмен, который счастлив раздать бедным то, что получил в результате осуществленной справедливости. В другой он все оставляет себе. Еще в одной балладе он верный последователь Девы Марии, в другой – влюблен в девушку Мэриан. В каких-то балладах он встречается в лесу с королем Эдуардом, в других – с королем Ричардом. Две относительные константы: его враждебное отношение к жадным монахам и продажным чиновникам и его костюм ярко-зеленого цвета, зеленого цвета из Линкольна.

Сегодня это просто цвет, но для средневековой аудитории термин означал куда больше. Линкольн был главным центром торговли шерстью, чье богатство и качество тканей были признаны всеми. Майкл Дрейтон, поэт елизаветинской эпохи, так сказал об этом в своей поэме «Полиальбион» (15 000 строк), описывая Англию и Уэльс: «Линкольн с древних времен красит лучший зеленый цвет в Англии».

В те времена, когда границы между классами были незыблемыми, одежда определяла, кто вы, чем занимаетесь и каким социальным статусом обладаете. Несмотря на жизнь в лесу, Робин, кажется, все время получает лучшие ткани для пошива новой одежды нуждающимся в обмен на свою благосклонность. В одной из самых ранних дошедших до нас баллад «Малая жеста о Робин Гуде»[197], написанной в XV в., Маленького Джона называют драпировщиком, а Робин Гуда – богатейшим «торговцем во всей Англии». Комическая кульминация этой баллады наступает в тот момент, когда к Робину в гости неожиданно приезжает король – «Эдвард, наш добрый король» – и умоляет Робина продать ему тридцать три ярда «зеленой ткани». Робин соглашается, и король со свитой скачут в Ноттингем, одетые в «зеленый из Линкольна», пугая горожан, которые по ошибке принимают их за разбойников, вернувшихся, чтобы отомстить.

Шерсть и торговля шерстью пронизывают истории о Робин Гуде точно так же, как они пронизывали мир рассказчиков и слушателей. Высокие цены на некоторые виды тканей, поддерживаемые законами о расходах граждан в интересах государства, помогали с первого взгляда определить классовую принадлежность, статус и даже характер человека по качеству и цвету его одежды. Богатые и хвастливые служители церкви, к примеру, могли появиться в одежде из тонкой алой ткани, которую любила элита. Более скромные и сострадательные могли носить грубую домотканую красновато-коричневую ткань, такую же, как пастухи и крестьяне. Но выбор одежды определялся не только личными предпочтениями. Закон 1337 г., принятый при короле Эдуарде III, ограничивал импорт роскошных тканей и мехов, вероятно, для стимулирования производства тканей в Британии. Еще один закон, принятый почти тридцать лет спустя, был направлен на обеспечение социальной дифференциации, сурово осуждая «возмутительные и чрезмерные одеяния разных людей, не подобающие их сословию и положению». На платье слуг не могло быть золотой или серебряной вышивки. Джентльмены званием ниже рыцаря не могли покупать одежду дороже 4½ марки (около 3 фунтов стерлингов). Мастеровым или йоменам не дозволялось носить шелк, а вышивки на их одежде не должно было быть вовсе. Эти законы работали точно так же, как законы против шелка в Древнем Риме. К концу века летописец Генри Найтон все еще жаловался, что «некоторые были так кичливы… в своем платье и в своих пожитках… что с трудом можно было отличить… человека низкого происхождения от человека происхождения высокого»[198][199].