Они достигли личных садов Инэверы – ботанического лабиринта, наполненного тщательно ухоженными растениями, в большинстве своем взращенных из семян, доставленных из самой Красии. Там были травы лечебные и смертельно ядовитые, свежие фрукты, орехи и овощи, а также кустарники, цветы и деревья, выращенные в сугубо эстетических целях.

Инэвера легко обретала свой центр в садах, стоя на солнце среди столь буйной зелени. Такой сад не удалось бы содержать даже в красийском дворце Избавителя, где почва была слишком бедна. В Даре же Эверама казалось, что достаточно бросить семя в любую сторону, и растение разовьется само по себе, безо всякой помощи.

Инэвера сделала глубокий вдох, лишь с тем чтобы вновь выпасть из центра, уловив слабый запах духов, который всегда означал конец покою.

– Бегите, пока не поздно, сестренки, – негромко сказала она. – В беседке ждет святая мать.

Этих слов хватило, чтобы ее сестры-жены поспешили из сада прочь со всей скоростью, какую позволяло достоинство. Общение с матерью Ахмана ложилось на плечи его дживах ка – обязанность, которую сестренки были только рады уступить.

Инэвера позавидовала им. Она бы тоже сбежала, если бы могла. «Должно быть, Эверам недоволен, коль скоро не предупредил меня через кости».

Остаться осмелились лишь Кева, Мелан и Асави. Ашия скрылась в листве, хотя Инэвера знала, что она следит с расстояния не больше вздоха.

Инэвера набрала в грудь воздуха, прогибаясь под ветром.

– Лучше быстрее покончить с этим, – пробормотала она и устремилась вперед, где ждала святая мать.

Инэвера услышала Кадживах до того, как увидела.

– Во имя Эверама, Таладжа, держи спину прямо! – резко выговорила святая мать. – Ты невеста Избавителя, а не какая-то базарная торговка даль’тинг.

Картина обозначилась, когда Кадживах потянулась и выхватила у второй невестки сдобу:

– Ты снова набираешь вес, Эвералия. – Она посмотрела на служанку. – Я просила цветочный сок – где он? И позаботься на этот раз охладить. – Она развернулась к другой, державшей нелепого вида опахало. – Девонька, я не велела тебе перестать обмахивать. – Святая мать обмахнулась сама, и ее кисть запорхала, как колибри. – Вы знаете, каково мне приходится. Эверам свидетель – во всем зеленом краю сыро и душно, как в купальне. Как они выносят? Да что там, у меня есть поползновение…

Кадживах милостиво замолчала, когда в беседку вошла Инэвера. У свиты святой матери был такой вид, будто их вот-вот спасут от подземника. Кадживах могла обращаться как с прислугой с кем угодно, но была достаточно мудра, чтобы уважать дама’тинг, и Инэверу – превыше всех.

Обычно.

– Где мой сын? – вопросила Кеневах, бросившись к Инэвере. На ней было темное одеяние и белое покрывало кай’тинг, но к ним добавился и белый платок – такой же, какой имел обыкновение носить Ахман. – Дворец гудит от слухов, мой зять восседает на Троне черепов, а я остаюсь в дурах!

«Справедливее слов не слышала», – подумала Инэвера.

Кадживах все больше срывалась на визг:

– Я требую, я желаю знать, что случилось!

«Требую».

Инэвера ощутила в своем центре сгусток гнева. Эта женщина забыла, с кем разговаривает? От нее ничего не требовал даже Ахман. Она представила, как взрывная волна швыряет Кадживах через сад, как Фахсту при дворе.

О, если бы это было так просто! Ахман простит ей, обрати она в пар весь совет дамаджи, но за убийцей матери погонится на край Ала, и при его коронном видении преступления не скрыть.

– Ахман преследует демона на краю бездны, – ответила Инэвера. – Расклад костей благоприятен для его возвращения, но это опасный путь. Мы должны молиться за него.

– Мой сын отправился в бездну? – взвыла Кадживах. – Один?! Почему с ним не пошли Копья Избавителя?

Инэвера протянула руку и ухватила Кадживах за подбородок – якобы с целью заставить ее посмотреть в глаза, но при этом нажала на точку схождения, лишив женщину толики энергии.

– Твой сын – Избавитель, – сказала она холодно. – Он ходит там, куда за ним никто не может последовать, и не обязан отчитываться ни перед тобой, ни даже передо мной.

Она отпустила Кадживах, и святая мать начала заваливаться, ослабленная. Таладжа подхватила ее и собралась посадить на каменную скамью, но Кадживах выпрямилась, высвободилась и снова встретилась взглядом с Инэверой.

«Упрямица», – подумала Инэвера.

– Почему обошли Джайана? – требовательно спросила Кадживах. – Он старший наследник Ахмана и достойный преемник. Народ преклоняется перед ним.

– Джайан слишком молод и своеволен, чтобы заменить Ахмана, – ответила Инэвера.

– Он твой сын! – выкрикнула Кадживах. – Как ты можешь…

– Довольно!!! – гаркнула Инэвера, и все подскочили, а пуще других – Кадживах. Инэвера редко повышала голос, особенно перед посторонними, но ее свекровь умела истощить терпение лучше, чем кто-либо из живущих. – Ты забылась, женщина, если считаешь, что можешь так говорить со мной о моих детях. На сей раз я тебя прощаю, ибо знаю, что ты беспокоишься о сыне, но не мешай мне. Я нужна всей Красии, и мне некогда унимать каждую твою тревогу. Ашан сидит на Троне черепов по личному распоряжению Ахмана. Это все, что тебе нужно знать.

Кадживах моргнула. Сколько лет с ней не осмеливались так разговаривать? Она была святой матерью, а не какой-нибудь простой даль’тинг.

Но, несмотря на все вольности, ей дозволенные, и влияние, которым она обладала, у Кадживах не было подлинной власти. Она даже не дама’тинг и уж тем паче – не Дамаджах. Ее богатство и прислуга были пособием от трона, которое Инэвера могла легко свести на нет в отсутствие Ахмана, хотя найдутся и другие, кто поспешит завоевать ее расположение золотыми дарами.

– Матушка. – Оглянувшись, Инэвера и другие женщины увидели вошедшего в беседку Асома. Он приблизился бесшумно, как Энкидо, и поклонился. – Бабушка. Рад застать вас обеих.

Кадживах немедленно просветлела лицом и распахнула для внука объятия. Он приник к ней и с изысканным достоинством принял поцелуи, которыми она его осыпала через покрывало, хотя подобное обращение понижало его статус.

– Тикка, – сказал Асом, используя неформальное красийское обращение, означавшее «бабушка», которое Кадживах вбила в головы всем внукам раньше, чем они начали говорить. От одного звучания этого слова в устах Асома она растаяла, как опьяненная. – Пожалуйста, будь ласкова с моей достопочтенной матерью. Я понимаю, что ты боишься за отца, но она его дживах ка, и ее тревога, без сомнения, не меньше твоей.

Кадживах кивнула, будто во сне, затем кивнула и Инэвере, почтительно опустив глаза:

– Приношу извинения, Дамаджах.

Инэвере захотелось расцеловать сына.

– Но почему обделили вас с братом? – спросила Кадживах, отчасти восстановив решимость.