река, качнувшаяся лодка, цветок кувшинки, горячий взгляд человека, которого она неведомо когда ещё увидит — да и увидит ли?..

«О грустно мне!..»

Полежаев в полк не вернулся.

В дом Бибиковых явился фельдфебель, назначенный отыскивать беглеца.

Иван Петрович очень рассердился. Он выпросил Полежаева из полка под свою ответственность и теперь считал, что поэт его опозорил.

А у Полежаева просто недостало сил после двух недель счастья сразу возвратиться в казарму, в мир неволи, команд и ругательств.

Грустно видеть бездну чёрную

После неба и цветов...

Проступок Полежаева оставили без наказания, потому что иначе оказался бы виноват и полковник Бибиков, который поручился за поэта.

Но в это же время в руки к Ивану Петровичу попало новое стихотворение Полежаева — «Чёрные глаза». Оно начиналось так:

О грустно мне!.. Вся жизнь моя — гроза!

Это были стихи о любви. Любовь помогла поэту забыть прежние страдания, но принесла неизмеримо бо́льшие: он никогда не сможет быть вместе с той, которую любит.

Бибиков понял, что стихотворение посвящено его дочери. Поняли это и все остальные, кто знал Полежаева и Екатерину Ивановну. Полковник был страшно разгневан. Мысль, что поэт-бунтовщик, сосланный царём в солдаты, даже в мечтах мог поставить себя рядом с его, Бибикова, дочерью, приводила полковника в негодование. Он винил себя в том, что обласкал Полежаева. Доносчик, виноватый во всех несчастьях поэта, он теперь его же считал неблагодарным. Лучше пусть люди узнают, что он донёс на Полежаева, чем о любви Полежаева к Екатерине Ивановне. Так думал отставной жандарм. И что скажут в будущем, стало ему теперь тоже неинтересно.

Иван Петрович объявил, что стихи Полежаева ужасны, что сам он — дурной, неблагодарный человек, что двери их дома навсегда закрыты для поэта.

Так полковник Бибиков второй раз предал Полежаева.

И друзья — злодеи скрытные —

Злобно предали меня! —

писал поэт.

На душе у него было тяжело. Те, кому он поверил как друзьям, оказались врагами; настоящих друзей он тоже потерял.

Знойным летом 1834 года в Москве часто случались пожары; едкий запах дыма висел над городом, воздух был непрозрачен.

В то лето были арестованы Герцен и Огарёв, Уткин и Соколовский, а с ними товарищи, которые у них собирались.

Их поднимали ночью. Полицейские рылись в их книгах, бумагах, рисунках.

Всякая книга, всякая запись в тетради объявлялась подозрительной, преступной.

Карету, в которой увозили арестованного, окружали солдаты, конные казаки.

Люди, пережившие 14 декабря 1825 года, в те дни говорили юношам, студентам:

— Настал ваш черёд.

Через несколько месяцев был объявлен приговор: поэта Соколовского и старого полежаевского приятеля художника Уткина посадили в крепость, Герцена и Огарёва сослали в отдалённые города.

Москва опустела для Полежаева.

Поэт тосковал: только подружился он с надеждой, поверил, что полоска на горизонте заполыхает рассветом, как снова тьма сгустилась вокруг, снова сомкнулись над головой мрачные грозовые тучи.

И оттого, что была надежда, были счастливые дни, ночь теперь казалась ещё темнее, ещё беспросветнее:

Грустно видеть бездну чёрную

После неба и цветов,

Но грустнее жизнь позорную

Убивать среди рабов.

«ЧТО Ж БУДЕТ ПАМЯТЬЮ ПОЭТА?»

Александр Полежаев

Дожди

Полежаев говорил:

— К чему киснуть и ходить с грустной физиономией: этим горю не поможешь.

И многие люди, которые встречались с поэтом, считали его весёлым человеком.

Лишь те, кто хорошо знал Полежаева, замечали, что в его в глазах всегда таится тоска.

В русской песне, которую сочинил Полежаев, были такие строчки:

Соловей мой, соловей,

Ты от бури и дождей,

Ты от пасмурных небес

Улетел в дремучий лес.

Ты не свищешь, не поёшь —

Солнца ясного ты ждёшь!

Но солнце ясное не всходило.

Попытки освободить поэта от солдатчины заканчивались неудачей. Когда полковник Бибиков сочинял письмо начальнику жандармов с просьбой помочь Полежаеву, он, наверно, не подумал, что, кроме него, были другие доносчики. А в папке у шефа жандармов Бенкендорфа лежала тетрадь — и в ней выписанные другим доносчиком строчки стихов Полежаева, в которых поэт беспощадно осуждал царя, воспевал свободу. На всякое прошение сделать Полежаева офицером следовал царский ответ: «Повременить».

Стихов Полежаева почти не печатали. Цензура сделалась ещё строже, чем прежде, и чуть не в каждой его строчке усматривала что-нибудь недозволенное. Он составил несколько сборников своих сочинений — и ни один не было разрешено издать.

Но серое пасмурное небо нависло не только над Полежаевым. Вся Россия как будто забыла о ясном солнце. И это печалило Полежаева больше всего. Он горевал, что «притеснители торжествуют на земле!».

Полежаев теперь часто проводил вечера в душном, битком набитом трактире. Он угощал вином своих товарищей-солдат, таких же несчастных, как он сам, и, стараясь перекричать шум, читал им стихи. Ему хотелось хоть на несколько часов забыть про бесконечные несчастья и обиды. Но когда хмель проходил, на душе становилось ещё хуже.

Полежаев никогда не жаловался на свою долю, держался бодро, даже весело, но в стихах поэт не может скрыть свои настоящие чувства, в стихах он обязательно искренен. И стихи Полежаева выдавали его отчаяние:

Перестаньте же без умолку идти,

Проливные, безотрадные дожди!

Дайте вёдру, дайте солнцу проглянуть!

Дайте сердцу после горя отдохнуть!

«Венок победный»

В последних числах января 1837 года на Россию обрушилось великое горе — умер Пушкин. Он был убит на поединке приехавшим из чужих краёв офицером Дантесом, но все понимали, что за спиной Дантеса стояли те, кто сделал невыносимой жизнь великого поэта, — царь, его приближённые, Бенкендорф, жандармы.

Они постоянно следили за Пушкиным, стесняли его свободу, запрещали ему