В последние десять-двенадцать дней своей жизни она часто дремала или впадала в забытье, и когда я приезжал к ней, мне иногда приходилось ждать или уходить, а затем возвращаться в неурочный час. Дверь этого дома мне всегда открывали не слуги, а высокая женщина, одетая в черное; ее лицо скрывалось под вуалью, она была вдовой. Это и была мадонна Икс, сестра моей умирающей госпожи.

Поскольку я скрываюсь и жизнь моя в опасности, я не стану из ложного стыда умалчивать о тех событиях, которые составляют эту часть моей исповеди.

Когда бы я ни приходил в дом повидать ее сестру, мадонна Икс всегда приветствовала меня, отведя взгляд. Она устремляла взгляд на мои плечи, руки и грудь или просто стояла, уставившись в пол, но никогда не смотрела мне в лицо. Умирающая госпожа не всегда бывала готова принять меня сразу по прибытии, так что нам с ее сестрой приходилось беседовать о моих делах, и через несколько дней мадонна Икс стала поднимать взгляд. Возможно, моя преданность ее сестре помогла ей освободиться от напряжения. Она все чаще смотрела мне в лицо, пока мы говорили, и я отвечал на ее взгляд. Пришло время, и она откинула вуаль. Я увидел ее облик — источник света, — свежий, задумчивый и волнующий. Ее слова, когда она излагала свои мысли, были точны, словно им не позволялось покинуть ее уста прежде, чем они достигали полной ясности. Белки ее глаз были подернуты голубым. Она не носила колец, даже полагавшегося ей кольца вдовы, на ней не было ни пятнышка искусственности — этим она отличалась от других венецианок ее положения, которые ходят, сверкая пудрами и драгоценностями. Ее единственным украшением был небольшой рубин, который она носила на шее, он выделялся на ее бледной коже. Я был покорен простотой ее натуры, смелым взглядом, спокойным овалом лица, широким лбом, округлыми губами и подбородком. Я предлагаю вам этот словесный портрет, потому что ее присутствие, полное спокойствия и блаженства, изменило мою жизнь.

Она откинула свою вдовью вуаль, потому что в огромном пространстве между ее лицом и моим — как подобрать слова? — мир качнулся, открылись гигантские ворота в новый град, мы подались друг к другу. Она смотрела в мои глаза, а я не сводил взгляда с нее, и чем дольше мы смотрели, тем больше лились слова с ее губ, и тем больше говорил я сам, и поэтому через пару дней я уже не знал, хожу ли я в этот дом, чтобы навестить умирающую женщину или чтобы послушать мадонну Икс и посмотреть ей в глаза. Меня окружили и пленили, я не мог ни ослабить сближающую нас силу, ни отступить. Ее глаза были светом, исходящим из ее вдовьих одежд. Глаза огромные и почти скорбные, глаза, в которых отражалась вся жизнь, широкие серые глаза, которые я видел у некоторых сарацинов, глаза пустыни. Вы подумаете, что это извращение и что я потерял рассудок от любовного недуга. Нет, я обрел рассудок, такой, который преодолевает все силлогизмы, и мне нужно было навещать ее, смотреть на нее, быть всецело там, иначе я плохо себя чувствовал. Я не мог находиться вдали от этого создания и ее дерзкого духа. Дерзкого? Я только чувствовал это. Хоть она и была дочерью одного из самых беспринципных венецианских политиков, она так сильно — и так непостижимо — напоминала мне другое светоносное существо, моего дорогого Луку дели Альбицци.

Иногда я замечал двух-трех слуг в доме, и трижды я имел короткую беседу с ее отцом, который проводил большую часть времени во Дворце. Все дела я вел с ней.

Однажды утром, приветствуя меня у дверей, Икс сказала, что только что ушел врач — он был убежден, что ее сестре осталось жить не больше двух дней. На самом деле она прожила еще четыре. Я призвал Икс порадоваться за госпожу Квирину, потому что той предназначено было отправиться на небеса за ее истовую и страстную веру, и поскольку накануне я помазал умирающую, я пригласил Икс пройти в ее спальню, где мы сможем присоединить наши молитвы к мессам, которые уже служились по ней. Помолившись на коленях рядом со мной, она вышла из комнаты и ждала меня за дверью. Умирающая женщина вдохнула жизнь в меня и свою сестру. Когда я вышел, Икс сняла свой головной убор, и я впервые увидел все ее лицо. Оно было таким же ясным, как и ее серые глаза, окаймленное темными волосами с медным отливом. Я стоял перед ней, не зная, что сказать: я вступил в новый мир. Она подняла руку. Она коснулась моего лица. В ее глазах стояли слезы. Я не шевельнулся. Она сказала: «Мне нужно дотронуться до вашего лица». Она задержала пальцы на моей левой щеке. Я взял ее руку и, не отводя глаз от ее лица, стал целовать ладонь и пальцы и почувствовал, как слеза течет и по моей щеке. Знаете ли вы, что то была за слеза? Может, она, единственная в жизни, была упавшей звездой, несчастной искоркой, слетевшей с небес? Ее взгляд хлынул в мою душу и потек среди моих детских флорентийских воспоминаний, студенческих впечатлений в Болонье, опыта недавнего отшельничества. Одиночество отпустило меня и унеслось прочь. Между нами не осталось различий, между мной и Икс не было расстояний и границ.

Каждая деталь этого утра — свежая рана, будто все это произошло только сегодня.

Хоть это и может показаться неправдоподобным, отец Клеменс, кроме ее руки на моей щеке и моих губ на ее ладони, между нами не было никакой другой физической близости. Мы уже полностью растворились друг в друге, и ничто плотское не удовлетворило бы нас. Слезы, пальцы, руки, мои щеки и губы — все это лишь влажный прах, но через него мы преодолели наши различия.

Мы договорились, что мне стоит прийти навестить ее сестру на следующий день, если только я не получу сообщения о ее смерти — в этом случае мне следует прийти немедленно. На следующий день я так спешил в этот дом, так быстро взбирался по высокой лестнице из нижнего города, что я все еще тяжело дышал, когда Икс открыла мне. Как только я вошел и она заперла дверь, наши тела соприкоснулись. Услышав мое дыхание, она прижалась ко мне и положила свою ладонь туда, где билось мое сердце. Она обвила меня руками, я прижал ее к себе, и наши губы встретились, не знаю, на какое время. Я унесся в какую-то даль и не хотел возвращаться. Ничто из всего многообразия моей жизни не могло подготовить меня к этому. Все мои воспоминания и ученость обернулись пустыми призраками, тогда как губы вели меня к чему-то далекому и неизведанному. Через прикосновения и телесные жидкости мы подходим к границам земного бытия и затем порываемся за его пределы к чему-то неопределенному, все еще неопределенному, к объекту наших устремлений, величественному, запредельному и возвышающему. Слова? Да, но можно ли другим способом поведать вам эту тайну?

Что, по моему мнению, я делал? У меня нет ответа. Я рождался заново, за пределами самосознания, я возрождался. И в то же время что я знал о ней? О женщинах вообще? Я знал Джисмонду и Пиччину, почти девочек, грубых и необразованных, но душевно щедрых, знал проституток, обретавшихся на мрачных задворках жизни. Я знал Примаверу и Ванну, опять-таки девочек и почти моих сестер — практичных и сдержанных, приземленных и в то же время чувственных и не имевших ни капли мирского опыта. Другие женщины, которых я знал тогда или раньше, были в основном бедными старухами или молоденькими девушками, часто жертвами: оборванными, испуганными, изголодавшимися и замерзшими, изможденными работой и горькими раскаяниями, больными проститутками. Редко в Венеции меня приглашали помочь или исповедать женщину из верхнего города. Поэтому с мадонной Икс мне оставалось лишь следовать своей природе; я мог быть только таким, каким был или стремился быть, — услужливым, преданным, обходительным, сочувствующим и много еще каким. Но в тот момент все подобные чувства вернулись к своей первооснове. Я хотел, чтобы этот поцелуй у двери длился вечно, все предстоящие века. И я не осознавал, как поднял Икс на руки, словно она была чем-то неземным, и я держал ее так, пока внезапный громкий стук в дверь не заставил меня опустить ее. Через мгновение я уже стоял наверху, в комнате ее сестры, прислушиваясь к ее угасающему, призрачному дыханию со странным желанием проследить эту почти уже неподвижность воздуха до самого конца. Вскоре в комнату вошли Икс и ее отец. Он осведомился о своей дочери, и я ответил, что она не подавала признаков сознания и что я загляну попозже. Он поблагодарил меня и, проводив до двери, дал мне золотой дукат.