Я поднимал глаза, всматриваясь в небо, и опускал их, оглядываясь вокруг себя. Сказать по правде, прятал от остальных ратников страх, что холодной жабой шевелился внутри живота. Такое место. Странное место, где волосы на теле сами собой начинают шевелиться, а по спине пробегают беспокойные мураши. Загадочное, тайное место, где человек может обратиться к богам, а те выслушают его и ответят. Где-то недалеко они, значит…

Спокойно тут было, как-то очень спокойно и отстраненно. Словно уже и не в Яви находишься, Навь вокруг, неведомый, особый мир. Чуры семи старших богов: огненного Сварога, Хорса, Перуна, Дажьбога, Семаргла, Стрибога, Мокоши, и остальных, помладше, пониже, смотрели на нас неподвижными, застывшими в спокойной силе, глазами. Черепа, звериные и человеческие, память о больших охотах и злобных врагах, побежденных и отданных богам в жертву, густо усеивали древнее капище. Тускло белели здесь и там на заостренных кольях. Казалось, переглядывались между собой черными провалами глазниц, на которых играли ночные тени. Только слышно, как сам Стрибог, младший брат Дажьбога, буйный владыка семи ветров, семи десятков вихрей и семи сотен ветровичей, разминая руки, шевелит во тьме верхушки могучих елей. Те в ответ покорно и протяжно скрипели.

Шумел лес, переговаривались между собой деревья, переглядывались черепа, и казалось мне, чуры высших тоже переговариваются между собой еле слышными, утробными голосами…

О чем они говорят? Понятно о чем. Смотрят сейчас на нас сквозь деревянные глазницы идолов, обсуждают детей своих. Выдержат ли посланное им испытание, не дрогнут ли духом, не оцепенеют ли сердцем, не склонят ли шеи перед пришлыми, свирепыми воинами? Может, на заклад бьются, как оно будет. Голоса богов человек может слышать, как любая тростинка издалека слышит грузную поступь продирающегося сквозь чащу сохатого. Но как уберечься ей от его копыт? Понять волю верхних, разгадать их потаенные замыслы — куда сложнее…

Колдовское место, конечно. Сильное другой, высшей силой, чем та, что движет мечом воина и натягивает тетиву лука охотника…

Волхв Тутя, щуплый, слабосильный, как малец, отставив волховской посох и припадая на перебитую с детства ногу, неслышно прохаживался у огня. Палкой поправлял палево, чтоб горело ровнее. Его рубаха была длинной, ниже колен, как у женщины. По подолу, рукавам и вороту ее покрывали красные символы. На поясе хитрого, узорчатого плетения подвешены мешочки с разными тайными зельями. На шее — обереги, собранные в ожерелья. Как водится у волхвов, еще больше других, тайных оберегов было спрятано у него под одежей, поближе к телу, или зашито и ткань.

Тутя — волхв-молчальник. Много зим и весен назад он дал богам обет перестать говорить, чтоб не расходовать силу-живу на пустопорожние разговоры. В тишине с богами удобней общаться, а слова, известно, берут силу духа и не дают ничего взамен…

Волхв Ратень, не жалея рук, подносил дрова, для запаха и дыма кидал в огонь свежую хвою. Он был обряжен так же, по-волховски причудливо, но сам — высокий и сильный телом. Вроде бы не мясистый, но широкий, и кости толстые, словно бревна. От носа по щеке — старый шрам, глубоко врезающийся в переносицу, отчего при дыхании волхв всегда посапывал. В отличие от блеклого, бесцветного Тути Ратень — мужик видный, красивый, лицо — крупное и значительное, как ромеи обычно чеканят на золотых монетах своих кесарей. Яркое лицо, такое захочешь — не забудешь… губы красные, волос темный, светлые серые глаза под густыми сросшимися бровями насмешливы и спокойны. Даже шрам на лице не портит его, только придает важности. Так говаривали про него наши бабы, а они, известно, каждого приговорят…

В прошлом Ратень — могучий воин, прославленный перед родом в сечах. Уходил даже в дружину к князю, служил ему за звонкое серебро. Там не понравилось, вернулся к родичам, потом вдруг подался в волхвы. Сказал, слышал во сне зов богов.

Обычно кудесники зрелых мужиков в ученики не берут. Но его, видишь ты, взяли! Кабы не это, быть бы ему походным князем вместо Злата. Глядишь, по-другому бы родичи свеев ратили, поумнее.

Управляться с дровами ему помогала баба Шешня, крупная, мосластая, похожая на отощавшую от зимней бескормицы лосиху. Я ее хорошо знал, она из нашего села, ох и сварливая же, до звона в ушах. Шешня много лет пыталась заиметь детей, с кем только не пыталась, многие родичи сбрызгивали ее лохматую ниву своим честным семенем, да все не впрок. А как человеку без детей? Никак нельзя, без них он что лук без стрел, только тетивой без толку звенит. В начале весны, помню, еще снег не сошел, Шешня, отчаявшись, подалась на капище. По обычаю, волхвы просто так с бабами не катаются, но когда такое дело — должны помочь своим семенем пополам с заклинаниями. Я видел теперь, гладкая стала, довольная, улыбчиво щурится на огонь, скалит крупные крепкие зубы. Может, помогли уже волхвы, понесла наконец, подумал я. Мужик ее, Шкворя, обрадуется прибытку… Если, конечно, живой еще…

Рыжий огонь, громко потрескивая, плясал на дровах и углях подобно игривому щенку, что целый день без устали и ума гоняется за своим хвостом. Яркие искры резво убегали вверх вместе с дымом и гасли там, терялись в бескрайнем небе. Здесь, на капище, и костер какой-то особый, думал я, глядя на огонь. Осторожно, чтобы не потревожить Сельгу, шевелил занемевшим телом.

Совсем особый огонь, словно сам с собой разговаривает…

Мы все чинно сидели и ждали волхва Олеся. Старый Олесь неслышно для чужого уха беседовал на поляне с чурами. Давно беседовал, много нужно было рассказать им и о многом спросить, смазывая каждого бога свежей кровью оленя.

Все мужики смотрели на огонь, уперев глаза…

Сколько можно смотреть на огонь? Бесконечно, наверное. Он всегда разный, мигнешь — и опять новый. Огонь-огневич, когда-то подаренный людям богами…

* * *

Я, Кутря, понятное дело, своими глазами не видел, но знаю, как было.

Покойный отец часто рассказывал мне и остальным ребятишкам, как люди получили огонь. Говорил, старики слышали про это еще малыми детьми от своих стариков, а те, в свой черед, ребятишками узнавали от старших родичей, помнящих рассказы предков. Давно, значит, дело было…

Тогда, говорил отец, боги часто спускались с вершины Прави к Сырой Матери и ходили меж людей, как простые. А те тогда не знали огня. Даже мы, поличи, не говоря уже про оличей, витичей и косинов, ели мясо сырым и спасались от зимнего холода в снежных сугробах. Плохо жили люди без живительного огня, скудно ели и спали все вместе, прижимаясь друг к другу ради тепла. Много роптали на неустройство жизни древние люди и мало жертвовали богам, потому что сами едва могли прокормиться. Тогда бог Сварог, что держал в обеих руках небесный огонь, дал одну искру своему сыну, рыжему Сварожичу. И сказал, мол, отнеси эту искру людям, зажги им дерево и научи их пользоваться огнем, готовить еду, варить пиво, обжигать глину, ковать железо и выжигать лес под посевы. Пусть имеют исего в достатке и славят меня.

Пришел Сварожич, и зажег огонь в Яви от небесной искры, и научил всему. Но люди оказались неблагодарными, как это часто бывает с людьми. Свойственно людям принимать добро, как дань, и быстро забывать о нем, а зло копить в себе и вспоминать до погребальных костров. Потому что платить добром за добро труднее, чем холить злобу внутри, так говорил отец…