Я очень волновалась, когда мы с Левой и Аленой и Аришей шли по двору и по лестнице. Мы впервые были офицально приглашены на настоящий прием, где будет много взрослых гостей. Но для меня главное Вадим Ростов. Я видела его на афишах, а вживую никогда. Мама говорит, он очень глубоко философски осмысливает музыку. При чем здесь философия? Есть техника и эмоциональность, а про философию она говорит для красоты. Кстати, о красоте. Вадим Ростов очень красивый.

Он очень красивый, возможно, я испытываю к нему чувство любви.

Ха-ха-ха! Я не так глупа, чтобы думать, что это любовь, это, конечно, литературная влюбленность в гениальново взрослово человека.

Мы встретились во дворе с Левой и с близнецами, с ними была еще какая-то девочка. Алена сказала, что она ненадолго приехала из другово города и ее не удобно оставить дома одну, хотя за нее будет стыдно, потому что она тупая и не умеет есть ножом и вилкой. И мы пошли к Виталику. Я была со скрипкой как дура. Виталик попросил меня прийти со скрипкой, чтобы я могла сыграть, если попросят. Мне пиликать на скрипке в присутствии самого Вадима Ростова?! Это смешно, когда бы не было так грустно. Его мама хочет, чтобы его друзья показали свои таланты. А Леву, что, заставят задачи решать?

Я думала – куда мне девать скрипку? Я бы зарыла ее в землю, но во дворе асфальт.

Зарыла бы, а потом не отрыла…

Я волновалась как Нина Заречная из пьессы Чехова «Чайка», когда она вот-вот увидит знаменитого писателя Тригорина. Мы это еще не проходили, но я уже давно прочитала все пьессы Чехова. Мне не понравилось. Слишком больно душе. Очень грустно и безвыходно. Но с другой стороны грусть и печаль украшают душу больше чем счастье.

Потом.

Нет.

НЕТ!!!

Я не хочу об этом писать. Когда-нибудь, возможно, напишу, но не сейчас.

* * *

Дружеский круг Ростовых состоял из нескольких кругов и кружков. Самый близкий – друзья Вадима по музыкальной школе и консерватории, и дальний, более официальный, а между близким и дальним было еще несколько кругов. И приемы Светлана устраивала для разных кружков разные.

Приятельницы Светланы из театра обижались, когда их не звали на главные приемы, – гости Ростовых принадлежали к городской культурной элите, познакомиться с ними было лестно – и небесполезно. Но больше всего ценились интимные семейные торжества для самых-самых… – в театре не было человека, который не мечтал стать в этом доме самым-самым, иметь незыблемое право на ВСЕ приемы и возможность небрежно, как будто между прочим, заметить: «Вчера у Ростовых…» Стремясь перейти в близкий круг, приятельницы интриговали, не останавливаясь ни перед чем – пересказав самые последние сплетни, оттолкнуть друг друга от Светланы, посидеть с Виталиком, достать что-нибудь дефицитное, от импортного бюстгальтера до новой домработницы или хорошего врача. Во всех этих интригах Светлана с наслаждением исполняла роль хозяйки салона, светской дамы, играла в игру «кто похвалит меня лучше всех».

Это была – власть, но Светлана властвовала изящно, словно не замечая, что может одарить вниманием или проигнорировать, пригласить или не пригласить, осчастливить или опечалить.

У Светланы всегда был открытый дом, в Ленинграде ли Вадим или на гастролях. Но все гости всегда втайне надеялись застать Вадима: в его присутствии все играло яркими красками. Приемы, на которых присутствовал сам Вадим, были не просто хороши, а блистательны: казалось, что нигде не кормят так вкусно, не бывает так многолюдно и весело, как в доме Ростовых.

На день рождения Виталика Светлана пригласила БЛИЗКИЙ КРУГ. Но неожиданный, вне концертного расписания, приезд Вадима собрал огромное количество гостей. Были не только друзья, но и недруги: музыковед, отметивший у Вадима чрезмерную экзальтированность в манере исполнения Баха, дирижер, с которым Вадим разошелся во взглядах на трактовку произведений Шостаковича, музыкальный критик, обвинивший Вадима в отсутствии творческого патриотизма, в том, что он никогда не исполняет сочинения советских композиторов: Кабалевского, Свиридова, Хренникова. Как друзья, так и недруги, – Светлана называла их завистниками, совершенно позабыли о поводе встречи и искренне удивились, увидев в прихожей стайку детей, – а дети-то тут зачем? … Ах, день рождения… неужели уже одиннадцать, кажется, только вчера… «Только вчера», связанное с Виталиком, для тех, кто годами бывал в доме Ростовых, было у каждого свое. Детские прегрешения Виталика вспоминались со смехом: высыпал в ботинок гостя весь имевшийся в доме сахар, вырезал дырку в кармане пальто, вытащил из сумки всю косметику, – но все эти на первый взгляд не вполне невинные шалости всегда имели такую забавную цель, что вызывали не раздражение, а оторопь – какой необычный, совершенно непредсказуемый ребенок! В ботинок, полный сахара, Виталик укладывал спать игрушечного медведя – медведь спит в сугробе, в карман пальто Виталик наливал воду – это дождь, а тушью и помадой Виталик раскрасил себя как индейца. Детские каверзы его были ТАЛАНТЛИВЫЕ, и в школе Виталик, невысокий, рыжеватый, с проказливым лицом, считался талантливым ребенком, не в учебе, хотя он был на хорошем счету, учился без блеска, но стабильно, – талант был разлит в его подвижной физиономии. Он разыгрывал мгновенные сценки на улице, на литературе читал в лицах басни, на переменах сыпал анекдотами, смешными словечками, – у ребенка таких родителей должны быть прекрасные артистические способности, и они у него были.

Виталик выхватил из стайки Леву, потащил к отцу: вот тот самый Лева Резник – математик, гений, мой друг, а домработница в кружевной наколке повела остальных детей вглубь квартиры. Первой шла Алена, за ней, как за мамой-уткой, робкой стайкой, Ариша, Нина и Таня. Скрипку Таня оставила в прихожей, спрятала за вешалку.

– Я сейчас, – вдруг сказала Алена и заскочила в комнату справа по коридору, – кабинет хозяина дома, прикрыла за собой дверь, приставила к двери стул, чтобы не открыли, и быстро стянула с себя кофту. Сняла лифчик, повертела в руке, – куда его девать? Оглядевшись по сторонам – рояль, письменный стол… выдвинула ящик стола, сунула лифчик в ящик.

Алена переодела кофту задом наперед, не застегивая пуговицы на груди, – получилось декольте. Здесь все женщины в вечерних платьях, с голыми спинами, с декольте, и только она одна была в глупой кофте с детским вырезом по горлу! Таня с Аришей не считаются, они еще маленькие, а Нина вообще НЕ СЧИТАЕТСЯ… Теперь у нее декольте, как у всех!.. Нет, не как у всех! Такой нежной, розовой, хоть и маленькой груди нет ни у кого! Алена скосила глаза вниз, расстегнула еще одну пуговицу и удовлетворенно улыбнулась.

Первой в столовую вошла Алена, остановилась на пороге, тряхнув золотыми волосами, и тут же кто-то восхищенно заворковал – ах, какая красавица, вылитая Мерилин Монро…

Ольга Алексеевна сказала «первый бал Наташи Ростовой», и Алена действительно испытывала чувства, схожие с чувствами Наташи Ростовой на первом балу, – была приятно возбуждена, как будто сейчас к ней подлетят флигель-адъютанты и пригласят на вальс. Ариша и Таня были взволнованы не меньше Алены, но по другим причинам. Ариша стеснялась такого количества чужих людей, ОСОБЕННЫХ, людей искусства, Таня была заворожена своей литературной влюбленностью и очень внимательно следила за своими чувствами, чтобы потом все описать в дневнике. Не волновалась только Нина – за сегодняшний невыносимо трудный день она впервые оказалась в ситуации, где от нее ничего не требовалось, впервые могла передохнуть. Нина была в зеленом бархатном платье с круглым вышитым воротником и пышной юбкой – Аришином, Ариша носила это платье несколько лет назад, а теперь оно ей мало и на локте крошечная дырочка. Но для Нины это было новое прекрасное платье, такой красоты у нее никогда еще не было. И она успокоилась, подумала – может быть, ничего? Может быть, никто не заметит, что она не такая, как они?