Сели Белый Арап, Жерила, Окила и Пэсэрь-Лэци-Лунжила за стол, наелись, напились досыта. Но куда там! И незаметно, откуда ели-пили, ведь еды там было и питья со всего царства, не шутка!

— А ну-ка, бездельники, в сторону! Только еду искромсали, — сказали Флэмынзила и Сетила, которым от голода и жажды совсем невмоготу стало.

И как начнет Флэмынзила в рот себе по фургону хлеба сразу пихать, да по целой корове, знай жует да глотает, жует да глотает. Глядишь, словно их и не было. А Сетила как выбьет днище из бочки — одним глотком осушает. Раз-раз, все бочки подряд выхлебал — капли вина не осталось на клепках.

Стал тогда Флэмынзила орать, что, дескать, пропадет с голоду, начал швырять костями в царских людей.

А Сетила тоже вопит, что от жажды ему конец приходит, и тоже клепки и днища во все стороны, как полоумный, швыряет.

Услыхал царь такой шум, выбежал из дому. Как увидел, за голову схватился.

— Вот беда на мою голову! — сказал он, вне себя от досады. — Видно, не сдобровать мне — нашла коса на камень!

Тогда подошел к нему Белый Арап, поклонился и сказал;

— Ваше царское величество! Теперь, я думаю, отдадите вы мне свою дочь, а мы вас в покое оставим и отправимся восвояси, ибо племянник Зелен-царя, верно, ждет не дождется нас…

— Что ж, придет и такое время, удалец, — пробормотал царь сквозь зубы. — Однако ж имейте терпенье, дочь моя не из тех ведь, что на перекрестках валяются — только подбирай. Как же так получается? Правда, ели и пили вы каждый за десятерых, а все же дело еще не сделано. Вот вам мера макова семени, перемешанная с мерой тонкого песка. До утра надо вам мак от песка отобрать, зернышко к зернышку. Если найду хоть зернышко мака в песке или в маке одну песчинку — не будет меж нами мира. Головой поплатитесь за свою дерзость, чтобы и другим не повадно было глядя на вас. Если же с делом управитесь, тогда еще погляжу я…

И ушел, предоставив им головы себе ломать сколько влезет.

Белый Арап с товарищами только плечами пожали, не зная, как им быть.

— Вот так штука! Коварен все-таки этот Рыжий царь, — сказал Окила. — Я-то, конечно, и в темень легко различаю маковины от песчинок; но муравьиная тут сноровка нужна, чтобы за этакий срок всю мелочишку отобрать Верно сказал кто-то, что остерегаться нужно рыжего человека, потому что и впрямь сатана он во весь рост.

Вспомнил тогда Белый Арап про муравьиное крылышко, достал и высек искру из кремня, поджег крылышко трутом. И чудо чудное! Откуда ни возьмись, тучами муравьи собрались. Было их, сколько пыли и пепла, травы и листьев. Шли они под землей и по земле, летели по воздуху, и не видно было им ни конца, ни края. В миг они отобрали песок от мака. Тысячи лей[22] отдай — не отыщет никто маковины в песке или песчинки в маке. А на зорьке, когда сон до того сладок, что сама земля под человеком спит, видимо-невидимо муравьев, самых мелких, проникли в царскую спальню и давай кусать царя — словно огнем его жгут. Чувствуя зуд во всем теле, поспешно поднялся царь с постели — нечего было и думать, чтобы спокойно поспать, как в другие дни, до полудня. Встал, всю постель перерыл — что бы это было? Однако ничего не нашел, муравьи словно сквозь землю провалились.

— Экая чертовщина! Глянь, сыпь какая на теле выступила. Неужто без всякой причины? Что-то не верится. Но кто его знает?.. Либо я ошибаюсь, либо это к перемене погоды, — сказал царь, — одно из двух непременно. А покамест пойду, посмотрю, выбрали из мака песок те бездельники, что уши мне прожужжали — отдай да отдай им дочку?

Пошел он, а когда увидел, что отменно выполнен его приказ, возрадовался… И не зная, к чему бы еще придраться, задумался.

А Белый Арап выступил вперед, поклонился царю и сказал:

— Ваше царское величество, теперь, я думаю, отдадите мне вашу дочь, а мы оставим вас с миром и уйдем туда, откуда пришли.

— Что ж, придет и такое время, удалец, — обронил царь, словно нехотя, — однако до того еще дельце есть. Дочь моя вечером спать ляжет, где всегда ложится, а вы ее охраняйте всю ночь. Если к утру будет она все там же, то, может, я ее и отдам; а нет — на себя пеняй. Понял?

— Так точно, великий царь, — ответил Белый Арап. — Только бы нам не слишком замешкаться. Господин мой ждет меня не дождется, и, боюсь, страшная кара может меня постигнуть, если опоздаю.

— До твоего господина мне дела нет. Что тебе от него достанется, то будет впридачу, — хмуро сказал царь. — Пусть хоть шкуру сдирает с вас, я-то тут причем? Вы старайтесь меня не прогневать. Стерегите дочь мою, как зеницу ока. А нет, напрасна вся ваша прыть — не сносить вам головы.

Сказал — и отправился восвояси, оставив их в полном смятении.

— В этом деле тоже, конечно, черт замешан, — сказал Жерила, качая головой.

— И даже старый чертяка — Ночная стрела или Южный бес, — отвечал Окила. — Однако сдаётся мне, недолго уже ему дурака валять.

Но вот наступает вечер, царевна ложится спать, Белый Арап становится на страже у самых ее дверей, остальные выстраиваются один за другим до самых ворот.

А перед самой полуночью оборачивается царевна пташкой-невидимкой, пролетает мимо пяти сторожей. Долетела до Окилы, а тот ее сразу приметил, Пэсэриле подмаргивает:

— Ишь, обвела нас царская дочка вокруг пальца. Чертова девка! Обернулась пташкой, стрелой мимо наших дружков пролетела, а они хоть бы что! Ну и ну! Положись на них, если без головы остаться желаешь. Только нам под силу теперь ее обнаружить и обратно доставить. Никому ни слова — и за ней! Я тебе покажу, где она прячется, а ты знай хватай ее, да шею маленько намни, чтобы в другой раз не повадно было людей морочить.

Отправились за нею, много не прошли, и говорит Окила:

— Глянь, Пэсэрила, где она! Позади земли, под заячьей тенью! Хватай ее, не упускай!

Как раздался вширь Пэсэрила что было мочи, поворошил бурьяны, только изловчился — збрр! вспорхнула пичуга на вершину горы, за скалой схоронилась.

— Вот она, — говорит Окила, — на вершине горы, за той скалою!

Приподнялся маленько Пэсэрила, стал шарить за скалами; только изловчился