– О, это лучший комплимент в мире! Взгляните на меня: росту никакого, пузатый, физиономию приходится брить дважды в день. Просто чудо, что моя покойная благоверная согласилась выйти за такого замуж! Не сразу я ее уговорил. А сейчас я еще к тому же и стар, страдаю подагрой и другими напастями. Вы же, наоборот…

Адмирал поглядывает на него насмешливо, с некоторым любопытством. Не проронив ни слова, достает из чемодана ночную рубашку и направляется за ширму.

– Позволите задать вам один нескромный вопрос, дорогой друг? – говорит библиотекарь. – Благодаря тому, что мы друг друга все равно не видим?

Адмирал замирает на полдороге и вопросительно смотрит на него.

– Задавайте.

– Вы никогда не думали о том, чтобы жениться?

Повисает пауза. Адмирал погружается в себя, будто бы действительно размышляет над заданным ему вопросом.

– Было дело, – отвечает он наконец. – В молодости.

Библиотекарь молчит, дожидаясь, что адмирал добавит что-нибудь еще. Но тот больше ничего не произносит, только пожимает плечами и исчезает за ширмой.

– Должно быть, все дело в морских плаваниях, – гадает дон Эрмохенес, рассматривая свои ноги, обутые в тапки. – Личная жизнь плохо сочеталась с длительными отлучками и прочим, что предполагает ваше ремесло…

С другой стороны разрисованного холста слышится голос адмирала:

– Я плавал очень недолго и почти всю свою жизнь прожил в Кадисе и Мадриде. Так что дело не в этом.

Снова повисает тишина. В конце концов адмирал появляется в ночной рубашке. В таком виде, думает дон Эрмохенес, он кажется еще более худым и высоким.

– Наверное, я никогда этого всерьез не хотел, – добавляет адмирал. – Эгоистические потребности семейной жизни по части уюта и обустройства дома всегда удовлетворяли мои сестры. По различным причинам они тоже не смогли или не захотели выйти замуж. В итоге посвятили жизнь целиком заботам обо мне.

– А вы свою – заботе о них?

– Видимо, да.

– Значит, это вопрос верности. К тому же обоюдной.

Адмирал снова пожимает плечами.

– Пожалуй, вы несколько преувеличиваете.

– Может быть. В любом случае брак нужен мужчине не только для…

Библиотекарь смолкает, пристыженный пристальным взглядом адмирала.

– Простите, – бормочет он. – Должно быть, я слишком далеко зашел со своими вопросами…

– Ничего страшного. Наше путешествие обещает быть долгим. И узнавать друг друга – вещь естественная.

Искренняя улыбка адмирала способна разрядить любую напряженность. Это ободряет дона Эрмохенеса, пробуждая в нем даже некоторый азарт.

– Не сомневаюсь, что в юные годы, когда вы кочевали из порта в порт, у вас было много возможностей…

Адмирал чуть слышно смеется, ничего не отвечая. Странный смех, подмечает библиотекарь про себя. Он как будто не имеет отношения к разговору.

– Вы, конечно, были очень привлекательным молодым офицером, – продолжает дон Эрмохенес. – Простите, что я это вам так прямо говорю, но в вас и сейчас чувствуется молодцеватость, несмотря на… гм, возраст… Достаточно вспомнить, какими глазами смотрела на вас вдова Кирога, пока ее сын, этот замечательный юноша, играл на гитаре. После утренней перестрелки сеньора с вас просто глаз не сводила. Я убежден, что…

Внезапно он осекается, удивившись собственной храбрости, и лишь моргает, словно в произнесенных только что словах библиотекарю померещилось нечто необычное, ему не свойственное.

– Любопытно, сеньор адмирал, – произносит он в следующий миг, – я ни разу в жизни не говорил о женщинах. Ни с кем, никогда. Во всем виноваты дорога и сегодняшнее приключение, вот я и разговорился. Простите меня, прошу вас. Я и сам понимаю, что это не слишком уместный разговор для двоих ученых Испанской королевской академии.

На губах адмирала вновь появляется улыбка – на этот раз мягкая, снисходительная.

– А почему бы и нет?

– Видите ли, вопросы, которыми мы занимаемся…

Адмирал поднимает руку, словно стараясь предупредить новое недопонимание.

– О, об этом не беспокойтесь. Было бы слишком обременительно проделать расстояние почти в двести лиг, беседуя исключительно о залогах, спряжении и словообразовании в алфавитном порядке.

Оба от души смеются. Пока адмирал укладывается спать – жесткий колючий матрас хрустит под тяжестью его тела, – библиотекарь просит прощения, берет ночной горшок, стоящий в углу комнаты, и вместе с ним скрывается за ширмой. Слышится звон струйки, бьющей в фаянсовое дно.

– Есть вещи, которые извечно свойственны женщинам, – говорит адмирал. – Они являются частью их природы.

Библиотекарь появляется из-за ширмы с горшком в руке. Он заинтригован.

– Какие именно вещи вы имеете в виду?

– Вы много лет были женаты и знаете это лучше меня.

Библиотекарь ставит горшок на пол и, проходя мимо открытого чемодана дона Педро, замечает один из трех томов Эйлера.

– Позволите мне взглянуть?

– Разумеется.

Дон Эрмохенес берет книгу, надевает пенсне и ложится в кровать: «Lettres а une princesse d’Allemagne», отпечатано в Санкт-Петербурге в 1768 году.

– Уверяю вас, я никогда не думал о женщинах с этой точки зрения, – произносит он, листая книгу. – Моя супруга была святая.

– Я другое имел в виду. И я не сомневаюсь, что именно таковой она и была.

– Благодарю…

– Понимаете, это совсем про другое…

Он умолкает, будто бы подбирая слова, которые даются ему с трудом.

– Это словно недуг, которым страдает большинство из них, – наконец произносит он. – Смесь предчувствий и глубокой печали… Не знаю, как выразить, сложно сформулировать.

– В моей бедной покойной жене я не замечал ничего похожего. Только раз в месяц несколько сложных дней, вы меня понимаете. Вот, собственно, и все.

– Возможно, вы просто не обращали внимания. Слишком много места в вашей жизни занимала латынь, дон Эрмес. А заодно и книги.

– Может, так оно и было. В конце концов, aliquando dormitat Homerus…[14]Так, по-вашему, это присуще им всем?

– По крайней мере, тем из них, кто поумнее, а также некоторым другим, которые таковыми не являются. Однако последние не осознают того, что с ними происходит. Что-то вроде болезни в скрытой форме.

Библиотекарь с комичным беспокойством ощупывает себя поверх одеяла.

– Болезнь, вы говорите? Надеюсь, она не заразна.