– Кукушонок, – ответил мальчик.

– Ты еще слишком мал для этого. Или нет? Ты сильно вырос за последнее время. Ну, это не важно. Ты всегда мне нравился, Кукушонок, хотя мама наказывала меня, когда я говорила, что ты вовсе не урод, а просто неуклюжий. Она называла тебя Энеевым щенком. – Речь ее становилась все более замедленной и невнятной. – Те мальчишки… с острыми ушами, которых мы бросаем в лесу… Кто еще… кроме фавнов, может быть их отцами? Мне, например, больше нравятся люди… что бы ни говорила мама. Теперь, когда ты мне все рассказал… Асканий… Хорошо бы ты приступил к делу до того, как я засну… Конечно, это здорово – родить ребенка, но как жаль пропустить само зачатие. Мы должны подождать до Лавиния?..

– Да.

– Может, это и к лучшему. Я успею проснуться… И мы все сделаем в постели, как и полагается, а не на колючих листьях.

– Ты не поняла. Я взял тебя в заложницы, а не в любовницы.

Асканий тщетно пытался натянуть на нее тунику. Она не только не помогала, но пыталась откинуть свою одежду в сторону, несмотря на растущую слабость. (Зевс милостивый, когда же, наконец, подействует настой?)

– Значит, ни разу, – вздохнула она.

– Да, ни разу.

В конце концов, она, все еще обнаженная, потеряв сознание то ли от настоя, то ли от разочарования, упала ему на руки.

– Я пойду за Волумной, – сказал Кукушонок. Это тоже входило в их план. Асканий хотел дать это опасное поручение Мелеагру.

– Но ведь я лучше знаю лес, – запротестовал Кукушонок. – И к тому же дриады не посмеют со мной ничего сделать, когда я скажу, что дочь Волумны у тебя.

Асканий поднял Помону на руки, туника едва прикрывала ее бедра (белья она не носила, бесстыжая девчонка!), и вынес из Дерева. Он остановился, следя за тем, как длинноногий мальчик бежит вприпрыжку через поле, стараясь не наступать на маргаритки, а затем мысленно проделал вместе с ним путь через лес к Кругу дубов, до дерева Волумны и, наконец, оказался у того самого дуба, где Меллония с бесконечной грустью ждала известий о своем сыне.

Волумна вошла в зал как королева-победительница, а не как мать, лишившаяся ребенка. В зачесанных наверх волосах сверкали малахиты и аметисты (которые же из них украшали отравленные булавки?). Сандалии из кожи антилопы, касаясь голубых изразцовых плиток пола, издавали отчетливо слышимый звук. Изумрудная пчела, подвешенная на чем-то невидимом, поблескивала у нее на груди. Маленького роста, намного ниже всех присутствовавших в зале женщин, всех родственниц Лавинии, провожавших ее негодующими и одновременно завистливыми взглядами, она казалась высокой, и когда шла, от нее исходило сияние, как от драгоценного камня. Только седина в волосах свидетельствовала о ее немыслимом возрасте – триста и сколько там еще лет. Воистину королева.

Но Асканий не испытывал трепета перед ней. Он помнил Гекубу,[48]Елену. Он сидел на гипсовом троне, украшенном грифонами, пурпурная мантия окутывала его плечи, золото волос сияло ярче, чем хризолитовая корона. Асканий не любил трон, пышность, корону, ему не нравилось сидеть на месте своего отца. Но ему доставляло удовольствие наблюдать, как Волумна проходит по залу мимо воинов, стоящих вдоль стен, направляясь к нему и к Кукушонку с Лавинией, восседающим на низких тронах по обе стороны от него.

Помона сидела у его ног на скамеечке. Охранял ее Мелеагр. Она перестала болтать с ним, только когда в зал вошла мать, и была гораздо более оживленной, чем можно было ожидать от девушки, чьи щеки утратили свой обычный румянец. Уже второй день она находилась вдали от своего дерева.

Волумна быстро, ободряюще улыбнулась дочери, но когда перевела взгляд на Аскания, улыбки на ее лице не было.

– Встань на колени, – сказал Асканий.

Волумна лишь склонила голову.

– На колени, сукина дочь, а не то я втащу тебя по этим ступеням наверх и поступлю с тобой, как фавн. Или Медуза обратила тебя в камень?

Волумна поспешно, но с достоинством опустилась на колени.

– Приветствуй моего брата и вдову моего отца! – Но Кукушонок не стал дожидаться приветствий.

– Мама здорова? Ты носила ей пищу?

– Вино и куропаток, желуди и фазанов, – ответила Волумна, – она питается лучше, чем когда этим занимался ты.

– Сомневаюсь, – сказал Кукушонок. – Ты еще не преклонила колени перед моей мачехой. – Волумна повторила свое приветствие.

– Лавиния, я взываю к тебе, женщине и царице, как женщина и королева. Подобает ли мне быть униженной перед сыном твоего мужа из-за падшей дриады? Царица вольсков Камилла была моей подругой. Мы с тобой тоже можем стать друзьями.

Лавиния, которая чувствовала себя неуютно в бледно-лиловом платье и явно предпочитала кухню тронному залу, вдруг действительно превратилась в ту царицу, к которой обращалась Волумна.

– Твоя подруга Камилла воевала против моего мужа. А ты посылала ей копья. Скорее я стану другом ядовитого паука, чем твоим.

– Достаточно любезностей, – сказал Асканий, – перейдем к делу. У тебя, Волумна, есть то, что нужно мне. Это – свобода для Меллонии. Она должна иметь возможность выходить из своего дерева, а если захочет – покидать пределы Вечного Леса и навещать Лавиний вместе с сыном, которого я назвал своим наследником. У меня же есть то, что нужно тебе. Твоя дочь. Мне кажется, это справедливый обмен.

Речь Волумны была неторопливой, но не столь внушительной, как тогда, в лесу, двенадцать лет назад, когда она заговорила с Асканием и его отцом после того, как они вышли из Дерева. Асканий внимательно смотрел на нее, и она зажмурилась от его взгляда, как от яркого солнца, хотя комнату освещал лишь очаг, где на вертеле жарилась баранина, да свет, падавший из окон, расположенных под самым потолком.

– Меллония не подвергается опасности. Да, она пленница в своем дереве, но грехи ее неоспоримы. Я давно простила ей связь с твоим отцом, но, встретившись с тобой на берегу Нумиции, она навсегда лишилась моего доверия.

– Мы только разговаривали.

– Это не имеет значения. Она знала, что делала. Она нарушила свое слово.

– Прости ее еще раз.

– Не могу поверить, что ты причинишь зло моему ребенку. Как бы ты ко мне ни относился. Ты сын Энея, а он всегда похвалялся своей добротой.

– Да, я сын Энея, – ответил Асканий, – но ты, кажется, звала его убийцей. Любой скажет, что у меня не такое доброе сердце, как у отца. Если он был убийцей, значит я – киклоп. Нет, я ничего не стану делать с твоей дочерью, я просто позволю ей умереть вдали от дерева. После того, как мои люди и я порезвимся с ней.