– Ты лекаря своего поменьше слушай, – прервал ее Разумовский, – он совсем помешался. Всех врагами считает. Страх, Лиза, в пропасть тянет. Ты не бойся ничего, о дочери нашей подумай.

Императрица закрыла лицо руками, затряслась в беззвучных рыданиях. Но Разумовский не поддержал ее. В ту же ночь он тайно выехал в Шубино…

Два ангела-хранителя Елизаветы Петровны – прошлый и нынешний – беседовали о будущем семилетней непоседы. Алексей Яковлевич Шубин принимал графа в гостиной, где по-прежнему висел портрет государя Петра Алексеевича, некогда перевернувший Алешину жизнь. Генерал так и не решился снять портрет со стены. Каждый день подходил он к изображению покойного императора и пытался прочесть в безжалостно-отчужденных глазах Петра собственную участь. Но портрет больше не раскрывал своих тайн, и генерал, вздыхая, уходил к Лизаньке, бродил с ней по саду, катал на лодке, учил кататься верхом.

Так проходили годы, и былые несчастья Алексея затягивались спасительной пленкой времени. Он, казалось, уже не помнил следствие, каменный мешок, дыбу, камчатскую ссылку.

В камчатском остроге Шубину сказали, что, согласно особому распоряжению государыни, у него теперь не будет имени. Древнее и славное имя, которое Алексей носил с рождения, порой не замечая его славы и ценности, сменилось безликим номером, но и этого Анне в ее лютой ненависти к Елизавете оказалось мало. Она велела женить арестанта на девке-камчадалке, но перед венчанием Шубин попытался вскрыть себе вены осколком глиняной миски, которую разбил о голову охранявшего его солдата. Шубина посадили в карцер. К каменным мешкам ему было не привыкать, и тюремные чины оставили буйного арестанта в покое. Ему позволили избежать женитьбы, а государыне отписали, что безымянный ссыльный сочетался законным браком с камчатской красавицей. Анна Иоанновна поверила и долго изводила Елизавету длиннейшими рассказами о счастье ее бывшего ординарца с камчатской девкой.

Через несколько лет ссыльный Шубин вышел на поселение и нанялся в подручные к местным купцам – промышлял пушниной, собольим и куньим мехом. Иногда ему представлялось, что одна из собольих накидок, которые купцы-камчадалы возили в Москву и Петербург, достанется Елизавете, и цесаревна, кутаясь в нежнейший мех, поглаживая его пухленькой ладонью, почувствует тепло рук снаряжавшего пушные подводы арестанта. Иногда ночью Алексей просыпался от того, что чувствовал где-то рядом летний запах ее рыжих волос, жар полного тела, слышал сладкий, грудной голос, шептавший: «Где же ты, Алешенька, друг милый?»

Но все это было сном, туманом, мороком, и Шубин, приговоренный к бессрочной ссылке, знал наверняка, что не видать ему цесаревны до тех пор, пока она не станет императрицей.

Известие о смерти Анны Иоанновны добиралось до их глухого камчатского поселка ползком, с редкой, небывалой медлительностью.

– Умерла царица-то наша, – сказал Шубину через год после смерти государыни острожный офицер. И добавил с обнадеживающей улыбкой: – Может, теперь царевна твоя на трон взойдет?

Он был поразительно близок к истине – никто в остроге еще не знал о череде дворцовых переворотов, последовавших за смертью Анны Иоанновны, о недолгом регентстве Бирона и правлении робкой, вечно печальной Анны Леопольдовны. Здесь только поминали императрицу Анну, а Елизавета уже шла отвоевывать батюшкин трон в компании гренадеров.

А потом, еще через год, зимой, тот же офицер ни свет ни заря примчался к деревянному дому, в котором жил разбогатевший на камчатских мехах Шубин – и, вышибая дверь, высоким, юношеским голосом завопил:

– Именной указ пришел! От государыни Елизаветы! Свобода тебе и генеральский чин!

– С ума ты сошел, что ли? – спросил у него хмурый, сонный Шубин, деливший постель с рыжеволосой и голубоглазой вдовой богатого купца из бывших ссыльных.

Когда Алексей понял, в чем дело, то как был, в рубахе и портках, сел на обледеневший порог и вырвал из рук у прапорщика распечатанное письмо.

По пути в Петербург Шубина настигло известие, к которому он был готов заранее. Уже через год после его ареста и ссылки у цесаревны появился новый ангел-хранитель, еще один Алексей – малороссийский певчий. Да, все эти годы сумасбродная рыжеволосая красавица помнила своего былого друга, но памяти этой мучительно недоставало любви.

После недолгой встречи с императрицей Шубин снова обрел свое древнее имя, сестру, усадьбу, стал генералом, но Елизавету потерял навсегда. И тут, словно в награду за принятое некогда страдание, в жизни отставного генерала появилась Лизанька, которую поручила его заботам мать-императрица.

– Нам с Алешей Лизаньку не сберечь, – говорила императрица во время второй, тайной, встречи с Шубиным, на которой уже не присутствовала Настя. – Ты не сердись на меня, ангел, за то, что я дочь свою и Алеши Разумовского тебе поручаю. Ты увидишь, она на меня похожа. Я тебе, Алеша, вторую Елизавету возвращаю – себя вернуть не могу, уж ты прости. Не дождалась я тебя, милый…

– А он, Разумовский, – после минутного молчания переспросил Алексей, – на это согласен? Дочь свою готов мне отдать?

– Алеша хотел Лизаньку к родственникам своим, Дараганам, в Малороссию отвезти, – вздохнула Елисавет Петровна, – да нельзя ее туда, вмиг узнают, что за княжна у Дараганов живет. И здесь, в Петербурге, оставлять нельзя. Опасно это стало. Раньше Лизанька у Яганны Шмидт жила. Фрау Яганна еще матушке моей служила, а теперь на покое живет, в доме собственном.

– Зачем же тебе, Лиза, свою дочь прятать? Права ее признать надобно, наследницей твоей сделать. Говорят, ты с Разумовским венчалась…

– Брак, Алеша, тайный был, – объяснила Елизавета, – никто о нем не знал, только Лесток с Марфой Сурминой – в свидетелях. Не могла царская дочь с певчим прилюдно венчаться. И потому права дочери нашей я признать не могу.

– Да почему не можешь, Лиза? Ты все можешь, ты – самодержица Всероссийская. И все перед твоей волей склониться должны.

– Раба я, Алешенька, – самодержица Всероссийская, казалось, готова была зарыдать, – больше, чем раньше. Раньше я от императрицы покойной зависела, гроши считала, в платьях старых ходила, на свечах и соли экономила, но свободной была. А теперь – каждый день балы да фейерверки, придворные ювелиры вовсю стараются, тебя вон из ссылки вернула, чином генеральским наградила, Алешу Разумовского графом сделала, а с дочерью своей единственной вижусь тайно и права ее признать не могу. Престолу российскому законный наследник нужен, чтобы кровь в нем текла царей русских, а не казаков малороссийских. Потому племянник мой Петр Федорович наследником будет, а Катька его – императрицей. Править за мужа-императора станет? Что ж, умная государыня России не помешает… А дочь моя у тебя вырастет – в добре да в покое. Я тебя имениями пожалую, ты потом ей передашь, да замуж, за кого скажу, выдашь. Лучше ей графиней Шубиной быть, чем, как покойная Анна Леопольдовна, в Холмогорской крепости томиться.

Шубин вернулся в свое имение с трехлетней девочкой и ее няней – Иоганной Шмидт. Маленькая Лиза сразу же покорила его огромными, в пол-лица, голубыми глазами и рыжими кудряшками. Алексей не мог насмотреться на ее пухленькое личико и целыми днями бестолково суетился в отведенных Лизаньке комнатах, вызывая раздражение и недовольство сухопарой фрау Иоганны. Шубин не отходил от девочки, и фрау Шмидт вскоре смирилась с его молчаливым присутствием. Так Алексей стал отцом…