— Помочь ей избавиться, говоришь? — Я узнала голос Жозефины, — Да ты понимаешь, какой клад мы приобретаем в ее лице? Только подумай об ее безграничных возможностях! Воистину богоравных! И их-то мы навеки искореним?!

Из-за двери послышался звук удара, как будто чем-то твердым стукнули по дереву.

— Жозефина, ты сама-то понимаешь, что говоришь? — резко оборвал ее Мишель, — Вот из-за чего мы в тот раз попали в беду! Не задумай ты тогда использовать Елени в своих целях, мы сейчас были бы в менее плачевном положении. А теперь ты хочешь перекинуться на ее дочь? И все ради власти?

— Ради защиты, — отрезала Жозефина, — Афина враждует с нами со времен инквизиции. С тех самых пор она и пытается стереть всех нас с лица земли. Она не на шутку боится, что мы превзойдем ее в могуществе и что ее собственные творения однажды обернутся против нее и ее опрокинут! Мы должны оставить это дитя у себя, чтобы она стала той, кем ей предначертано быть. Тогда ни Афина, ни любое другое божество не осмелятся восстать на нас.

— Что же ты предлагаешь? Заточить ее в темницу? Нет, я запрещаю!

— Ты не волен ничего запрещать, Мишель, — усмехнулась Жозефина, — Все решает совет. Большинством голосов.

— Мне вовсе не нравится идея так поступить с девочкой, — вмешался совершенно новый голос, — но город не выдержит второго подобного удара, какой обрушился на нас тринадцать лет назад. В Новом-два царит покой, а мы добивались его не одну сотню лет. Приютить или помочь этой девчушке — значит объявить Афине войну. Я за то, чтобы она уехала за Периметр и сама выпутывалась из своих осложнений.

— Нет, ей нельзя туда ехать, — возразил Мишель, — Подумай сам, Николай. От Афины ей нигде не укрыться. Девочка даже не подозревает, на что способна. Как только она попадет в руки богини, та захочет и непременно обратит дитя против нас. Нам необходимо оставить ее у себя, но не в качестве оружия, а просто как ребенка, нуждающегося в защите!

У меня пересохло в горле, сердце колотилось как сумасшедшее. Я прислонилась к стене. В ушах бешено стучало, и я ничего не могла больше расслышать, даже если бы и попыталась.

Не зная, что предпринять, я просто бросилась вон из дома, на мостовую, едва не налетев на экипаж с туристами. Лошадь обдала меня своим теплым дыханием. Я шарахнулась на другую сторону улицы. На углу я остановилась и, хватая ртом воздух, уцепилась за фонарный столб. На глазах выступили слезы, но я загнала их обратно. На секунду мне захотелось вернуться, ворваться в библиотеку и выкрикнуть им всем, что они не правы. Что никакое я не оружие и что у меня в помине нет того могущества, которым обладает Новем или doue!

Что ж, я сама приму за них решение. Уеду из Нового-2. Если Афина наслала на город ураганы только из-за того, что Новем дал приют моей матери, то как она должна взъяриться теперь, когда я убила двух ее ловцов и выпустила из тюрьмы пленников!

Внутренне опустошенная, я негнущимися ногами мерила улицы Французского квартала, собирая мысли в кучу и решая, что теперь предпринять. Солнце клонилось к горизонту, и вокруг уже зажигались фонари. Можно было, конечно, отыскать телефон-автомат и позвонить Брюсу и Кейзи, но я бы ни за что не согласилась впутать их в это балаганное представление уродов, в котором мне отводилась ведущая роль.

На площади Джексона я потратила последние пять долларов, купив у лоточника сытный пирог с креветками, и опустилась на одну из скамеек. У собора трое музыкантов исполняли джаз. Невдалеке выступал огнеглотатель. На одежде зевак, украшенной блестками, на их масках и украшениях переливались блики. Вокруг меня шелестел гул толпы, слышались смех, обрывки музыки — наилучшее время суток, если хочешь затеряться, тем более когда луна уже взошла над городом и он зажил ночной жизнью.

Фургончик Крэнк с намалеванным на нем логотипом UPS маячил впереди, припаркованный у тротуара на том самом месте, куда она впервые привезла меня и где я поселилась — у дома 1331 на Ферст-стрит в Гарден-Дистрикт. Рядом с ним притулилась старая «тойота-камри» без номеров, с облепленным наклейками бампером. Я остановилась под раскидистым дубом, увешанным лохмотьями мха, и еще раз оглядела темную улицу и железные ворота особняка, затем подняла глаза к окнам третьего этажа. Новему, вероятно, уже было известно о моем побеге, но мне вовсе не хотелось оставлять здесь вещи моей матери. Пробраться к дому по улицам Гарден-Дистрикт не составило труда: я старалась держаться в тени, а единственным освещением в окрестностях, не считая нескольких фонарей на Сент-Чарльз-авеню, служили редкие непогашенные окна.

Посасывая изнутри щеку, я долго осматривала из укрытия громаду знакомого особняка и лужайку позади него. На коже медленно оседала ночная сырость. Холодный воздух будто застыл, и вокруг тоже все замерло. Пора!

Я метнулась через улицу, стараясь ступать неслышно и выбрав целью угол кованых железных ворот, густо облепленный плющом. Там будет несложно взобраться. Спрыгнув на мягкий ковер палой листвы, я крадучись поспешила к заднему входу, по-прежнему не выступая из полумрака. Помедлив на секунду за кустом магнолии, я опрометью бросилась через патио к французским дверям, скользнула внутрь и тихо прикрыла за собой створки.

В доме горел свет, но ни шагов, ни голосов я не услышала. Холл был пуст, никого не оказалось ни в Склепе, ни в гостиной. На лестнице я остановилась и еще раз с тайной надеждой прислушалась. Ни души! Тогда я взбежала по ступенькам и кинулась в свою спальню. Если бы только мне посчастливилось выбраться отсюда незамеченной, не пускаясь в лишние объяснения и избежав ненужных прощаний… Может, это не слишком вежливо, зато сколько облегчения для всех заинтересованных лиц!

Дверь спальни была приоткрыта. Оставалось лишь легонько толкнуть ее и пробраться внутрь. Однако на пороге я застыла в замешательстве.

Намоем — бывшем Крэнк — спальнике свернулась калачиком Виолетта. Она лежала спиной ко мне, а рядом, изогнувшись вдоль ее тельца, расположился Паскаль. Я переступила с ноги на ногу, и половицы подо мной заскрипели. Паскаль приподнял голову и медленно повернул ее ко мне. Пока он, помигивая, таращился на меня, Виолетта проснулась и обернулась через плечо.

Она тут же приняла сидячее положение, отодвинув Паскаля, чтобы ненароком его не раздавить, а затем и вовсе переложила крокодильчика на пол. На шее у нее болталась на веревочке ярко-синяя маска. Виолетта водрузила маску себе на макушку и уставилась на меня своими серьезными темными глазищами. Я мгновенно ощутила в груди прилив доброты; мне захотелось присесть с ней рядом, поговорить и…

Нет, мне надо ехать.

— Привет, Виолетта!

Чувствуя на себе взгляд круглых детских глаз, я направилась к коробке и подхватила ее под мышку. Бери и уходи! Виолетта обойдется без тебя. Что за глупая мысль! Начнем с того, что Виолетта обходилась без меня все эти годы, и девочку вряд ли расстроит неожиданный отъезд гостьи, прибывшей всего на несколько дней.

Я прижала коробку к груди. В горле у меня застыл ком. Я вдруг поняла, что мы с Виолеттой — одно и то же. Мы непохожие и обе одинокие. Но кое-чему в ней я завидовала и даже восхищалась. Она принимала себя такой, какой была, и не пыталась скрывать или переделывать свою сущность. А я только о том и мечтала, чтобы поскорее стать нормальной и навсегда избавиться от своего нынешнего «я».