податливыми. Тут уже не играло никакой роли, замужем они или связаны с кем-то другими узами, перспектива известности и власти во все времена легко склоняла слабый пол к любви.

Но и в таких случаях деликатность была негласным условием сделки. Женщины обладали импонирующей мне способностью скрывать, что используют секс в качестве товара. Это не я продавал им что-то, скорее, наоборот, это они продавали себя мне.

Я перестал приглашать девушек с улицы — эту стадию я уже перерос. Но мне было приятно предаваться любви, не чувствуя себя обязанным примешивать сюда чувства. Я не одухотворял эти свидания.

* * *

Важным сегментом моего рынка были писатели, которые издали роман или сборник новелл лет шесть-восемь назад и с тех пор не давали о себе знать. Озлобленные на весь свет, они продолжали вращаться в литературной среде, и хотя кое у кого на лицах было написано отчаяние, получив нежданно-негаданно продуманный сюжет романа, они быстро оттаивали и, как правило, были готовы выложить за него большие деньги. В редких случаях я давал им пять-шесть страниц уже готового текста только затем, чтобы подтолкнуть застопорившуюся мысль.

Другую группу составляли литераторы, которые виртуозно владели пером, однако пребывали в унынии, потому что писать им было не о чем. Я больше всего любил работать именно с ними. Порой требовалась самая малость, чтобы сдвинуть их с места, но я всегда соблюдал осторожность. Разумно ли отдать пачку записей, блистающих затейливой сюжетной канвой и богатой фантазией, человеку, который известен мрачными образами своих героев и ничем больше? Но с другой стороны, стоило подсказать ему тему для рассказа или интригу, как он завоевывал новые высоты. Совершал "прорыв" в творчестве. Мне нравилось это слово. Есть в нем какая-то свобода — что-то сдвинулось с места и, прорвав все преграды, вырвалось на простор. Часто для это требуется лишь горстка сухого пороха.

Я был расположен к представителям этой группы еще и потому, что из моих предложений они делали хороший товар. Они не спешили, не разбазаривали понапрасну того, над чем им выпало работать. Крупными писателями они, может быть, и не становились, но были добросовестными ремесленниками и владели искусством письма. Для них "Помощь писателям" подходила как нельзя лучше, здесь можно было говорить о подлинном симбиозе. Нельзя забывать и того, что эти писатели обладали способностью, которая полностью отсутствовала у меня: они со спокойной душой работали год, два и три над одним романом и делали это с величайшим удовольствием. Эстеты до кончиков ногтей, они вышивали словесные узоры, подробно описывая характеры и задерживаясь на чувствах своих героев. Многие из этих хитроумных узоров представлялись мне довольно искусственными и кустарными, чтобы не сказать надуманными и топорными. В отличие от таких кривляющихся сенсуалистов, я довольствовался работой над сюжетами, и они отнюдь не были топорными, кустарными конструкциями, но напоминали стайку птиц, которую я выпускал из рук и принимал обратно с неподдельным восторгом.

Именно в напряжении, рожденном борьбой спонтанного и искусственного, и состоял симбиоз между писателями и мною. Сначала сюжеты рождались у меня в голове совершенно естественным образом, например во время прогулок, а потом уже люди, владеющие искусством письма, по-своему их раскрашивали. Это они делали куда более умело, чем я.

Требования одного автора были ограничены, но писателей-то было много, я работал одновременно со всеми, и все они работали на меня. Мне нравилось думать, что после меня останется не так уж много историй, которые стоило бы рассказать людям. Я выпустил все ракеты за один раз. После меня наступит тишина. Думать и размышлять будет уже не над чем. Я управлял огромной машиной, был организатором самого грандиозного в мире литературного фестиваля, причем втайне от всех.

Третья группа моих покупателей состояла из тех, кто еще ничего не издал, но тем не менее не сомневался, что рожден быть писателем, — эти еще не озлобились. Озлобление приходило потом, когда они понимали, что заплатили слишком большую цену за солидный набросок к роману, которого написать не в силах. Таким образом моя невидимая рука развеяла не один самообман. Это я также считал важной миссией: вернуть к действительности бежавшего от нее человека — тоже доброе дело. "Помощь писателям" служила не только катализатором творческого самоутверждения. Я не раз утирал и слезы. Тут мне весьма пригодились мои психологические способности.

Я всегда считал себя опытным психологом. Самое главное — это знание важнейших свойств человеческой души, и мне казалось, что я в избытке запасся этим знанием, не только посещая кино и театр в юном возрасте. Я многое узнал о жизни людей, болтаясь по городу и заглядывая в окна жилых домов. Не одного дома, не двух, но нескольких тысяч домов. Не у каждого был такой богатый жизненный опыт.

Кроме того, психолог должен уметь утешать, с годами я научился и этому. Утешение не исчерпывается одними словами, на свой лад оно сродни фантазии. Когда Кальверо утешает Терри в начале фильма "Огни рампы", он исходит из собственного опыта, рассматриваемого в разной перспективе и под разными углами зрения. Кальверо — алкоголик и клоун-неудачник, в данном случае очень удачная комбинация. Как правило, намного легче утешать другого, если сам пережил глубокое отчаяние.

Терри лежит на постели Кальверо, ее длинные черные волосы разметались по белому постельному белью. Врач ушел, и она приходит в себя после попытки самоубийства.

Кальверо (повернувшись к ней). Болит голова?

Терри. Где я?

Кальверо. В моей комнате. Я живу двумя этажами выше вас.

Терри. Что случилось?

Кальверо. Я пришел вечером домой, а из вашей комнаты пахло газом, Я взломал дверь, вызвал доктора, и мы вместе перенесли вас сюда.

Терри. Почему вы не дали мне умереть?

Кальверо. Куда спешить? Вам больно? (Терри отрицательно мотает головой.) Только жизнь и важна. А все остальное — выдумки. Миллиарды лет понадобились на то, чтобы развилось человеческое сознание, и вы хотите его уничтожить? А как быть с чудом жизни? Самым важным, что есть во Вселенной. Что могут звезды? Ничего, только вращаться вокруг своей оси. А Солнце — этот сгусток плазмы в ста сорока миллионах километров от нас — что может оно? Тратит понапрасну естественные ресурсы. А может ли оно думать? Есть ли у него рассудок? Нет, а вот у вас есть. (Терри снова заснула и громко храпит.) Простите, виноват.

Дальше в фильме Кальверо еще много раз пытается пробудить волю к жизни в этой несчастной танцовщице, которая по-прежнему лежит в постели с парализованными ногами, он говорит: "Послушайте, в