— в черной фуфайке без погон, и на голове была не пилотка со звездочкой, как у девушек-связисток, а обыкновенный теплый шерстяной платок.

Она, по гражданскому своему положению, могла бы и не быть на митинге: команда «Выходи строиться!» к ней не относилась. От своих подружек-связисток, с которыми жила в одной землянке, она узнала, что батальон вскорости будет сдавать участок пограничникам.

Одетые в военную форму и имеющие военные звания связистки все равно оставались девчонками, любознательными и кокетливыми. Они прифрантились, насколько это позволяла строгая военная форма: накрутили кудряшек, напудрили носы, чуть подкрасили губы, до солнечного сияния начистили кирзовые свои сапоги. Пришли на пограничников поглядеть и себя показать.

Валя Федичева и не накрутилась и не подкрасилась — еще не научилась к своим семнадцати годам. Да и не в том она была душевном состоянии, чтобы думать, как бы кому понравиться. Она еще не совсем оправилась от горя великого, которое свалилось на ее плечи.

Перед самым отступлением фашисты принуждали местных жителей переселяться за границу. Кто укрывался, тех расстреливали, а хутора сжигали... Федичевы даже не стали куда-то прятаться, хотя переселяться и не собирались.

— Чего прятаться? Мы и так в глухой глухомани живем, фашисты к нам и дорогу забыли, — сказал отец, когда слухи о переселении дошли и к ним. — Да и не в том мы возрасте, чтобы где-то на чужбине начинать жизнь сызнова... Нас, стариков, не тронут — кому мы нужны? А Валя пусть в светлое время в лесу хоронится.

Так думал старый лесник Иван Григорьевич Федичев. А вышло совсем по-другому. Вышло, что фашисты не забыли дорогу на Федичев хутор.

Светлое время Валя стала проводить в лесу, домой возвращалась осторожно — умела хорониться и ходить бесшумно, все-таки родилась и выросла в лесу.

В тот день Валя ходила за брусникой и возвращалась под вечер. Шла радостная: своими ушами слышала — приближаются наши. Сначала доносились глухие раскаты артиллерийской стрельбы, потом они стали слышны отчетливо...

К дому она подходила со всеми охотничьими предосторожностями. Сначала почуяла запах дыма — тянуло от хутора. А потом и пожар увидела, и отчаянный крик отца услышала:

— Будьте вы прокляты, изверги!.. Дочка, прощай!

В ответ затрещали автоматные очереди. Валя скинула из-за спины на землю тяжелый пестерь с брусникой и, прячась за деревьями, побежала к хутору, охваченному пламенем. Она увидела двух удалявшихся фашистов.

В лес, даже за ягодами и грибами, она ходила всегда с берданкой: время опасное, а охотничье ружье, заряженное крупной картечью, — надежная защита. И, бесшумно приблизившись на верный выстрел, послала заряд картечи вдогонку фашистам. Она всегда стреляла метко, и тут не было промаха. Один из них рухнул на землю, второй, петляя меж деревьями, бросился наутек, отстреливаясь из автомата...

Родителей Валя похоронила на хуторе. Потом сходила к убитому фашисту и его закопала, — «чтоб не смердил». Когда пришли наши, отдала его документы и оружие старшему командиру — это был капитан Парамошкин...

— Где же ты живешь, горемыка?

— В бане на хуторе.

— И не боишься?

— Теперь мне бояться нечего — своя армия пришла... Но одной трудно — тоска берет. Пока вы здесь, разрешите я у вас поработаю.

— У нас, милая девушка, одна пока главная работа — бить и гнать фашистского зверя, — сказал капитан Парамошкин.

— Воевать я не стану — не девичье это дело. А вот бабью работу какую — стирать, шить, еду готовить, — это могу. У вас найдется такая работа?

И стала Валя Федичева швеей и прачкой при штабе батальона. Пока не пришли пограничники. Она надеялась встретить среди них знакомых — все-таки до войны жила в погранзоне недалеко от застав. Конечно, многие полегли в кровавом сорок первом. Погиб тогда и друг ее отца начальник заставы Несмеянов. Но все равно ведь должен в живых остаться кто-то — в это она верила твердо.

На митинге она сразу узнала Смирнова — тот несколько раз приходил к ним на хутор со старшим лейтенантом Несмеяновым. И как только скомандовали «Разойдись!», она метнулась к нему, радостная:

— Товарищ Смирнов, узнаете?

Он какое-то время вглядывался в нее, а потом зал улыбался во все лицо:

— Никак Валюшка лесникова? Какая ты стала — совсем барышня! — Он крепко обнял ее, будто родную сестренку после долгой разлуки, потом отстранил слегка, разглядывая счастливыми глазами: — Ну, красавица и красавица! Как там старики твои поживают? Как Иван Григорьевич? Как тетка Нюра — все такая же ворчливая?

— Нет моих стариков — убили их фашисты. — И она рассказала, как все это случилось.

Старшина, как маленькую девочку, подвел ее за руку к своим начальникам:

— Мы горевали: нет местных жителей. Докладываю: вот местная жительница — Валентина Федичева, дочка лесника, большого друга несмеяновской заставы.

— Как говорится, дети друга — наши друзья, — сказал замполит Ипатов.

— Хотел мобилизовать в евой батальон, — сказал капитан Парамошкин. — Но что поделаешь — ее сердце отдано пограничникам...

Пасмурным октябрьским днем 1944 года сдал пограничникам участок государственной границы командир отвоевавшегося здесь стрелкового батальона капитан Парамошкин. Перед тем как расстаться, сказал озабоченно, как говорят пожилые хозяйственные мужики:

— Ты лично, капитан, и твоя застава везучие. Даю полную гарантию: года два-три проживете безбедно — амбар, конюшня, огромный сарай с сеном — вон сколько добра уцелело! Твои соседи справа и слева на голенькое место пришли — только траншеи да землянки, да и те водой залиты.

— Насчет везучести и безбедности ты крепко завернул, дорогой капитан. Конюшню, понятно, мы приспособим под жилье, но только на самое первое время — четыреста метров от границы все-таки. Опасная близость, рискованная... Будущим летом мы обязательно перенесем заставу поглубже в тыл, хоть и в землянки. А сарай, амбар с ригой ликвидируем при самой первой возможности, — решительно сказал капитан Клюкин. — Разъясняю для ясности: эти строения удобны не для нас, а для господ нарушителей.

Капитан Парамощкин обиделся:

— Я полагаю, у этих закордонных деятелей мы надолго отбили охоту насчет разных штучек против нас. И уверен, житье у вас будет более или менее спокойное.

— А ты, капитан, приезжай к нам в гости этак через годик, и