— Как у тебя все просто! — вспылил Зибен. — Черное и белое, свет и тьма, добро и зло. Две тысячи воинов идут, чтобы разгромить это святилище, и ты их не остановишь. Да и нужно ли пытаться? Чего тебе так дался этот Клай? Он не первый, кто получил тяжелую рану. Твои товарищи падали рядом с тобой много лет подряд.

Друсс оделся, прошел к лошадям, насыпал из мешка овса в две торбы и привесил их к мордам.

— Говорят, что конь, который ест овес, всегда обгонит того, что кормится травой, — сказал он подошедшему Зибену. — Ты у нас лошадник — правда это?

— Ответь на мой вопрос, будь ты неладен! Почему Клай?

— Он напоминает мне человека, которого я не знал.

— Не знал? О ком это ты?

— Не важно. Я должен найти эти камни, и плевать я хотел на две тысячи готирских сукиных сынов и на всю надирскую орду заодно. На этом и покончим, поэт!

Послышался топот копыт, и оба обернулись на звук. Шесть надирских воинов, ехавших гуськом, приближались к пруду. На них были козьи кожухи и отороченные мехом шлемы, каждый имел при себе лук и два коротких меча.

— Что делать будем? — шепотом спросил Зибен.

— Ничего. Водоемы священны, и ни один надир не станет затевать бой около них. Они просто напоят своих коней и поедут дальше.

— А потом?

— Потом они попытаются убить нас. Но об этом мы подумаем после. Успокойся, поэт: ты же хотел приключений, вот и получай.

Друсс отошел в тень и сел рядом со своим топором. Надиры сделали вид, что не видят их, но Зибен заметил, как они посматривают в сторону Друсса. Наконец их вожак, крепкий воин средних лет, с жидкой бородкой, подошел и сел напротив дреная.

— Далеко ты заехал от дома, — сказал он на ломаном южном наречии.

— Мне и тут хорошо, — ответил Друсс.

— Голубю не бывает хорошо в доме ястреба.

— Я не голубь, парень. А ты не ястреб.

— Думаю, мы еще встретимся с тобой, Круглые Глаза. — Надир вернулся к своим товарищам, вскочил в седло, и они уехали на восток.

Зибен сел рядом с Друссом.

— Превосходно, старый конь. Всегда полезно раздразнить неприятеля, если его силы втрое превышают твои.

— Какая разница. Он знает, что должен делать, я тоже. Оседлай лошадей и приготовься.

— А ты куда собрался?

— Пройдусь немного на восток. Погляжу, что они замышляют.

— Разумно ли это, Друсс? Ведь их шестеро.

— Думаешь, честнее будет, если я оставлю топор здесь? — Друсс усмехнулся, взял Снагу и полез вверх по камням. Зибен стал ждать. Сумерки настали быстро, и он пожалел, что не позаботился набрать хвороста. Костер был бы желанным другом в этом пустынном месте. Впрочем, луна светила ярко. Зибен, завернувшись в одеяло, сидел под скалой. «Это в последний раз, — думал он. — Отныне я буду принимать скуку с распростертыми объятиями!»

Что это Друсс сказал о Клае? «Он напоминает мне человека, которого я не знал». Внезапно Зибен понял, что Друсс говорил о Мишанеке, человеке, который полюбил Ровену и женился на ней там, в Вентрии. Мишанек, как и Друсс, был могучим воином, первым среди мятежников, восставших против принца Горбена. Ровена, у которой отняли память, любила его и даже попыталась покончить с собой, узнав о его смерти. Друсс присутствовал при сражении Мишанека с Бессмертными, отборными гвардейцами Горбена. Вентрийский воин убил многих, но даже его прославленная сила наконец иссякла, уйдя из тела вместе с кровью от нанесенных ему ран. Умирая, он просил Друсса позаботиться о Ровене.

Однажды, навестив Друсса с женой в их горной усадьбе, Зибен вышел прогуляться с Ровеной на луг. Он спросил ее о Мишанеке, и она сказала с нежной улыбкой: «Он во многом походил на Друсса, но при этом был мягок и добр. Я любила его, Зибен, и знаю, как Друссу тяжело с этим смириться. Но у меня отняли память. Я не знала, кто я, и ничего не помнила о Друссе. Я знала только большого и сильного человека, который любил меня и заботился обо мне. И меня до сих пор печалит, что Друсс был причастен к его смерти». «Но ведь он Мишанека не знал. И все эти годы мечтал о том, как найдет тебя и приведет домой». «Я знаю». «А кого бы из них ты выбрала, если бы тебе предоставили такую возможность?» — спросил вдруг Зибен. «Я никогда не задавала себе такого вопроса. Но я счастлива тем, что была любима ими обоими и любила их».

Зибен хотел продолжить расспросы, но она приложила палец к его губам. «Довольно, поэт! Вернемся в дом».

... Над прудом задул холодный ветер, и Зибен плотнее закутался в одеяло. Все было тихо, только ветер свистел среди скал. Поэту стало очень одиноко. Время тянулось с цепенящей ум медлительностью. Он несколько раз задремывал и просыпался в ужасе — ему казалось, что надиры подкрадываются к нему.

Перед самым рассветом, когда небо стало светлеть, он услышал стук копыт. Поднявшись, он вынул один из своих ножей, выронил его и подобрал снова. Показался Друсс, ведущий под уздцы четырех надирских коней, и Зибен вышел ему навстречу. Одежда Друсса была в крови.

— Ты ранен? — спросил поэт.

— Нет. Путь свободен, и у нас появились лошади для обмена.

— А где еще двое надиров? Ушли?

— Надиры-то нет, а вот их кони убежали.

— Так ты убил всех шестерых?

— Пятерых. Один сорвался со скалы, убегая от меня. Ну, поехали.

Около полуночи Талисман вошел в гробницу Ошикая. Горкай караулил за дверью. Молодой воин разложил перед собой на полу четыре мешочка. Достав из первого пригоршню красного порошка, он разровнял его в круг не шире своей ладони. Слабый лунный свет, проникавший в открытое окно, облегчал ему задачу. Из второго мешочка Талисман достал три длинных сухих листа, скатал их в шарик и положил под язык. Листья были горькими, и он едва не поперхнулся. Вынув из кармана полушубка огниво, Талисман высек огонь и поджег красный порошок, который тут же загорелся багровым пламенем. Талисман вдохнул дым и проглотил комок из листьев.

Он ощутил слабость и головокружение. Откуда-то издалека донеслась тихая музыка, чей-то вздох. В глазах помутилось и прояснилось снова. По стенам гробницы побежали огни, и их блеск вызвал у Талисмана слезы. Он протер глаза и увидел, что на стене вновь мерцают доспехи Ошикая — панцирь, склепанный из ста десяти золотых листков, крылатый шлем из черного железа, украшенный серебряными рунами, и смертоносный топор Колмисай. Талисман медленно обвел взглядом комнату. Прекрасные гобелены украшали ее, и каждый представлял какую-то сцену из жизни Ошикая — охоту на черного льва, разрушение Чьен-По, полет над горами, свадьба с Шуль-сен. Последняя картина особенно поражала: стая воронов несла невесту к алтарю, где стоял Ошикай в окружении двух демонов.

Талисман заморгал, борясь с волнами дурмана, бушующими в его крови. Из третьего мешочка он достал золотое кольцо, из четвертого — маленькую фаланговую кость. Он продел кость в кольцо, как велел ему Носта-хан, и положил перед собой. Прорезав кинжалом левую руку, он оросил кровью кость и кольцо.