Не бери в голову, — сказал он себе. — Теперь это не имеет никакого значения.

Он сел в кресло напротив и посмотрел на нее. Она не встретила его взгляда.

— Послушай, — сказал он. — У меня есть все основания считать, что ты больна. Особенно после того, как ты реагировала на чеснок.

Она не ответила.

— Ты можешь сказать что-нибудь? — спросил он.

Она подняла взгляд на него.

— Ты считаешь, что я — одна из них, — сказала она.

— Я предполагаю это.

— А как насчет этого? — спросила она, приподнимая свой крестик.

— Это ничего не значит, — сказал он.

— День, а я не сплю, — сказала она, — не впадаю в кому.

Он промолчал. Возразить было нечего. Это было так, хоть и не утоляло его сомнений.

— Я часто бывал в Инглвуде, — наконец проговорил он. — Ты ни разу не слышала шум мотора?

— Инглвуд не такой уж маленький, — сказала она.

Он внимательно посмотрел на нее, отстукивая пальцами по подлокотнику.

— Хотелось бы… Хотелось бы верить, — сказал он.

— В самом деле? — спросила она.

Живот ее снова схватило судорогой, она застонала и, скрипнув зубами, сложилась пополам.

Роберт Нэвилль сидел, пытаясь понять, почему его больше нисколько не влечет к ней. Чувство — это такая штука, которая, однажды умерев, навряд ли воскреснет, — подумал он, не ощущая в себе ничего, кроме пустоты. Все прошло, и ничего, абсолютно ничего не осталось, только пустота.

Когда она вновь взглянула на него, ее взгляд было трудно выдержать.

— У меня с животом всю жизнь были неприятности, — проговорила она. — Неделю назад убили моего мужа. Прямо на моих глазах. Его разорвали на куски. Двое моих детей погибли во время эпидемии. А последнюю неделю я скиталась, приходилось прятаться по ночам, мне едва удалось несколько раз подкрепиться. Я так перебоялась, что не могла спать, и просыпалась каждый раз, не проспав и часа. И вдруг этот страшный крик — а потом ты преследовал меня, бил. Затащил к себе в дом. И теперь ты суешь мне в лицо эту вонючую тарелку с чесноком, мне становится дурно, и ты заявляешь, что я больна!

Она обхватила руками колени.

— Как ты думаешь, что будет дальше? — зло спросила она.

Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Нервным движением попыталась поправить болтающийся лоскут платья, приладить его на место, но он не держался, и она сердито всхлипнула.

Он наклонился вперед. Чувство вины овладело им, безотносительно всех его сомнений и подозрений. С этим невозможно было бороться. Но женские всхлипывания ничуть не трогали его. Он поднял руку и стал сконфуженно приглаживать свою бороду, не сводя с нее глаз.

— Позволь, — начал он, но замолчал, сглотнул. — Позволь мне взять твою кровь для анализа. Я бы…

Она внезапно встала и направилась к двери. Он вскочил следом.

— Что ты хочешь сделать? — спросил он.

Она не отвечала. Ее руки беспорядочно пытались совладать с замком.

— Тебе нельзя туда, — сказал он удивленно. — Еще немного, и они заполонят все улицы.

— Я не останусь, — всхлипнула она, — какая разница. Пусть лучше они убьют меня…

Он крепко взял ее за руку. Она попыталась освободиться.

— Оставь меня, — закричала она, — я не просила тебя затаскивать меня в этот дом. Отпусти меня. Оставь меня в покое. Чего тебе надо?..

Он растерянно стоял, не зная, что ответить.

— Тебе нельзя туда, — повторил он. Он отвел ее в кресло, затем сходил к бару и налил ей рюмочку виски.

Выбрось из головы, — приказал он себе, — инфицированная она или нет, — выбрось из головы.

Он протянул ей виски. Она отрицательно покачала головой.

— Выпей, — сказал он. — Тебе станет легче.

Она сердито взглянула на него:

— …И ты снова сможешь сунуть мне в лицо чеснок?!

Он покачал головой.

— Выпей это, — сказал он.

После короткой паузы она взяла рюмку и пригубила виски, закашлялась. Она отставила виски на подлокотник и, чуть вздрогнув, глубоко вздохнула.

— Зачем ты меня не отпустишь? — горько спросила она.

Он вглядывался в ее лицо и долго не мог ничего ответить. Затем сказал:

— Даже если ты и больна, я не могу тебя отпустить. Ты не представляешь, что они с тобой сделают.

Она закрыла глаза.

— Какая разница, — сказала она.

— Вот чего я не могу понять, — говорил он ей за ужином. — Прошло уже почти три года, а они все еще живы. Не все, конечно. Некоторые. Запасы продовольствия кончились. И, насколько я знаю, днем они по-прежнему впадают в кому, — он покачал головой, — но они не вымирают. Вот уже три года — они не вымерли. Что-то их поддерживает, но что?

Она была в его банном халате. Около пяти часов пополудни она смягчилась, приняла душ и словно переменилась. Ее худенькая фигурка терялась в объемистых складках тяжелой махровой ткани. Она взяла его гребень, зачесала волосы назад и стянула их бечевкой, так что получился лошадиный хвост.

Руфь задумчиво поворачивала на блюдечке чашку с кофе.

— Мы иногда подглядывали за ними, — сказала она. — Правда, мы боялись подойти близко. Мы думали, что к ним опасно прикасаться.

— А вы знали, что после смерти они возвращаются?

Она покачала головой:

— Нет.

— И вас ни разу не заинтересовали эти люди, атаковавшие ваш дом по ночам?

— Нам никогда не приходило в голову, что они… — Она медленно покачала головой. — Трудно в это поверить.

— Разумеется, — сказал он.

Они ели молча, и он время от времени поглядывал на нее. Так же трудно было поверить в то, что перед ним — настоящая, живая женщина. Трудно было поверить, что после всего, что было за эти годы, у него появился напарник.

Он сомневался, пожалуй, даже не в ней самой: сомнительно было, что в этом потерянном, забытом богом мире могло произойти нечто подобное, воистину замечательное.

— Расскажи мне о них еще что-нибудь, — попросила Руфь.

Он поднялся, снял с плиты кофейник, подлил в чашку сначала ей, потом себе, отставил кофейник и снова сел.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, спасибо.