— У столба, — ответил я. — Это, кажется, такая древняя пытка водой.

— А где находился столб? На улице? В поле? В каком-то помещении?

Я задумался. Как ни странно, но ответить на этот вопрос я не мог. И никто другой, похоже, тоже не мог — молчали все.

— Следующий вопрос. Где находилась дверь с железным кольцом? Рама?

— За дверью была собака, — сказал я.

— Это правда, — согласился Улл. — Но где висела сама дверь? Двери ведь бывают в домах, в заборах, в стенах. Где была эта?

— Я не заметил, — признался я.

— Кто-нибудь заметил? — спросил Улл.

Ответом было молчание.

— Я показал вам этот отрывок с одной-единственной целью, — сказал Улл. — Чтобы вы сразу поняли, чем лимбо отличается от реальности. Дело в том, что мои вопросы не имеют смысла. Потому что вампир, перематывавший эту анимограмму, не заинтересовался ни местом, где стоял пыточный столб, ни тем, где находилась дверь, в которую проскользнул его подопечный. Поэтому столб не стоял нигде. И дверь тоже. Все, что вы видите в лимбо, создается исключительно вниманием, которое вы к этому проявляете, сознательно или нет. Профессионализм ныряльщика заключается в том, чтобы, как говорил великий Оккам, не множить сущности без надобности. Запомните это как следует, дети мои, и вы облегчите себе жизнь… И это относится не только к лимбо. Но и ко всему остальному в жизни…

Улл сложил камертоны в свой мешок и печально посмотрел за наши спины — на восковых второгодников с последнего ряда.

— Мой курс окончен, — сказал он. — После того, как вы пробыли несколько мгновений древним Аидом, вы получаете право на титул «Великий Мертвец». Надеюсь, это придаст вам оптимизма, самоуважения и уверенности в себе. Остальное вы узнаете дома. Но если у кого-то остались вопросы, буду счастлив ответить.

Тар поднял руку.

— В прошлый раз вы говорили, что лимбо — это лаз к другим мирам, — сказал он. — А потом вы сказали, что оно возникает только в нашем сознании. Как оно тогда может вести к другим мирам?

— Вот именно по этой причине и может! — ответил Улл. — И только поэтому! Глупость человека в том, что он ищет других существ в мертвом материальном космосе, фиксируемом его пятью грубыми чувствами. Этот внешний «космос» — просто ничтожный и малоинтересный срез реальности. Наспех намалеванная панорама, которую можно считать декорацией к земному творению.

— Между прочим, — сказал Тар, — про эту панораму уже узнали столько, что даже нашли в ней несколько тысяч похожих на Землю планет. В миллионах световых лет друг от друга…

Улл махнул рукой.

— Проявляя к декорации интерес, человек просто начинает ее раскрашивать и дорисовывать.

— А может, это она нарисовала всех нас?

— Ты сейчас говоришь как человек, — ответил Улл. — А вампиру смешно и грустно смотреть на людей. Капли низвергающегося водопада, которые думают: «Вот я. А вот мир». Они уверены, что космос вокруг них все время один и тот же, просто они по-разному понимают его в разные эпохи. Они даже вычислили его размеры и возраст, и нашли себе предков среди выкопанных из земли камней. Но это сон, который снится человечеству сегодня. Никто не знает, какой будет сниться завтра. У сна может быть любое количество шизофренических подробностей, в достоверности которых спящий уверен на сто процентов. Только сны меняются каждые несколько минут. Люди не понимают, что они просто капли осознания, из которых состоит реальность. А реальность — это именно то, что они сознают.

— Что же, реальность все время разная?

— Конечно. Вера в то, что существует не зависящий от водопада сознания внешний мир со своей постоянной историей — это просто часть того сна, который снится людям сейчас. И этот сон уже понемногу меняется. Водопад человеческого неведения все время разный, одинакова только уверенность, что все идет как надо и ситуация под контролем. Та же самая уверенность, которая сопровождает нас в каждом сне. Отчего сны и не кажутся нам снами, когда мы их видим.

— Вы хотите сказать, что люди зря ищут другие миры? — спросил Тет.

— Что значит «зря»? Человек все делает зря. В первую очередь живет. Человек не понимает, что другие миры находятся не в фиктивном материальном измерении, которое специально намалевано так, чтобы самое короткое путешествие по нему было намного длиннее его жизни, а в глубинах сознания. В тех его слоях, которые невозможно увидеть сквозь человеческий калейдоскоп-затемнитель. Лимбо — это пространство, где такие восприятия делаются возможными.

— Мы их испытаем? — мечтательно спросил Тар.

— Ни в коем случае, — ответил Улл. — Вампир, наоборот, изо всех сил старается от них спрятаться. Вампир не ищет контакта со странными переживаниями и сущностями, которые разорвут его в клочья. Мы не сумасшедшие. В лимбо есть немыслимое и неизмеримое. Но мы пользуемся им в сугубо практических целях. Мы стремимся увидеть и узнать как можно меньше. Поэтому ваша практическая работа покажется вам довольно приземленной. И прозаической. Настраивайтесь сразу.

Я уже не слушал Улла — я вдруг понял, во что я превращу лимбо для себя, если когда-нибудь смогу настраивать это пространство сам. Был такой мультфильм — «Ежик в тумане». Про ежика, идущего куда-то по ночным лесам и лугам — сквозь туманы и страхи. Так все у меня и будет. Туман, ночь. Сосны, дубы-колдуны. И звезды наверху… А ходить по туману я стану в черном кожаном пальто. И фуражке с высокой тульей, на которой раскинет крылья серебряная летучая мышь. Или нет, надо будет еще подумать.

Улл повернулся к нашей парте.

— Чего ты грустишь, Софи?

Я заметил, что Софи действительно выглядит печальной.

— Так интересно было вначале. Яркий белый свет, калейдоскопы, витражи. Бесконечные миры. А теперь высняется, что мы пользуемся этим ярким белым светом, чтобы транспортировать жирных котов мимо ада?

— Можно сказать и так, — ответил Улл. — Мы ведь не ангелы, Софи. Мы вампиры. И потом, то, о чем ты говоришь, тоже часть яркого белого света. И мы, и даже жирные коты. Так что не печалься. Ты привыкнешь…

Но какая-то печаль, похоже, опустилась на всех.

Улл тоже выглядел грустно. Он оглядел класс.

— Увидимся за ужином, — сказал он. — Счастливых погружений, мальчишки и девчонки. Как говорится, семь футов под сундук мертвеца!

Все встали с мест и обступили Улла, который принялся объяснять что-то про прощальный ужин. Я сидел на месте — мной овладела апатия.

«Вот и все, — думал я. — Теперь домой… К родным гробам…»

Эти слова, однако, не согревали — я уже знал, что у родных гробов проблемы с вентиляцией. И вообще, удивительно, как гробы отечественного производства еще… Что там должны делать гробы? Гнить? Удивительно, как они еще не гниют…

Встав, я вышел из аудитории и поплелся в свою комнату. Мне хотелось только одного — спать.