— Знаком с Райли?

— К сожалению, — цедит сквозь зубы Альваро, украдкой взглянув на меня и снова всматриваясь в экран. Правда, ведущая перешла уже к другим событиям, но в его взоре всё ещё полыхает сакральное пламя гнева.

— Хм… Судя по твоему лицу, вы точно не играете в гольф по воскресеньям, — я скрещиваю руки на груди в ожидании хоть каких-либо объяснений, но нет.

Он попросту отворачивается и делает шаг по направлению к коридору.

— Ты права, — на миг коснувшись пальцами лежащего конверта и оставив его на месте, Рамирес сухо бросает через плечо, словно и не было той иронии между нами: — Спасибо за гостеприимство, Джейн. Увидимся в понедельник.

Нет, так не может больше продолжаться! Вечные недомолвки и утаивание информации. Я чувствую, что просто обязана знать, почему так сильно новость об избрании Райли пошатнула покой и вполне нормальное настроение Рамиреса, если его вообще можно вписать в какие-то нормы.

Сколько можно не договаривать, чёрт возьми?

Сама не понимаю, как именно мозг посылает сигнал к пальцам, но я нетерпеливо хватаю Альваро за руку, заставляя повернуться обратно. Тактильный контакт с тёплой, немного шершавой, крепкой ладонью тут же выбивает меня из колеи, и я хочу отнять свою, но понимаю, что и она… попала в ответный захват.

— Почему из тебя всё нужно вытаскивать клешнями? — загораюсь я, глядя прямо в утаскивающую бездну карих глаз, неотрывно следящих за мной. Всё же резко вырываю ладонь, хранящую ощущение его кожи, и неосознанно топаю ногой: — Ты точно знаешь что-то, что может быть важно и для меня. Мой отец, теперь Райли, некий человек, с которым у тебя конфликт… Я устала от этих тайн. У тебя есть подозрения… Тогда говоришь А — говори и Б. В чём дело, Альваро?

Прерывисто дыша, словно прошла не одну милю с грузом на спине, я сверлю его взглядом и жду ответа, даже не заметив, как впервые обратилась к этому невыносимому упрямцу по имени.

Рамирес распрямляет плечи, хотя его осанке и так позавидует любой, и щурит глаза: воздух между нами накаляется, приобретает чёткий флёр опасности.

— Какая же ты порой настырная… — он морщится, как от зубной боли, и двигается ко мне, а я впервые не хочу убегать. — В твоей светлой голове ни разу не мелькала мысль, что если ты чего-то не знаешь, так нужно? Возможно, тебе вовсе и не нужно так много знать…

— Нет, не мелькала, — гордо вскидываю я подбородок, стараясь не дрожать из-за его нависшей фигуры. Дамбу прорывает, и мне уже в сотый раз нечего терять, поэтому я обрушиваю на Рамиреса очередной шквал: — Мне вообще начинает казаться, что за всем этим фарсом стоит не только долг отца. Что-то явно происходит. Что-то глобальное…

Голос стремительно садится, и в горле пересыхает. Его зрачки гипнотизируют, а я, увы, слишком ведомая в последнее время, поддаюсь их зову, как заблудший путник на сигнальный костёр.

— Почему ты на самом деле до сих вынуждаешь меня работать на тебя? — шепчу я в непозволительной близости, понимая, что дыхание касается сомкнутых губ Рамиреса.

— Потому что ты похожа на вазу с множеством трещин, Джейн, и мне интересно, когда ты разобьёшься окончательно.

Бархатный тон едва уловим и обволакивает слух патокой…

— Ну конечно… — кривлю я губы, закрывая веки, потому что больше не в силах выдерживать пронзающий взгляд, в котором стало слишком много того, чего я не понимаю. — Человеческие судьбы тебя мало волнуют… Ты просто ждёшь, когда я сломаюсь, хотя не понимаешь, не имеешь ни малейшего представления о том, через какой ад я прошла и прохожу.

Шёпота больше нет. Швыряю эту фразу мокрым полотенцем Рамиресу в лицо и хочу обойти его, чтобы демонстративно показать: «На выход!», пока смелость всё ещё клокочет в венах. И сначала даже не понимаю, почему не могу, ведь разум и обострённые чувства в тумане — моё запястье вдруг сжимают почти до боли. Альваро дёргает меня на себя, и талия начинает гореть под его ладонями — два быстрых шага, и дальше мою спину впечатывают в стену.

Я мысленно прощаюсь со своей жизнью, готовясь получить удар, который, поразительно, не следует.

Зато то, что происходит вместо него, моментально вышибает из меня весь воздух — не могу в это поверить…

Губы Альваро хищнически нападают на приоткрытые мои, сквозь которые рвётся тяжёлое от волнения и сказанного дыхание, и самое сумасшедшее во всём этом то, что я отвечаю на поцелуй сразу же, совершенно не думая, не брыкаясь, не отрицая.

Чёрт побери… Что же мы творим?

Тело не подчиняется рациональному «я», полностью уходя в самоволку: ладони сами тут же обхватывают сильную шею Альваро, чтобы быть ближе. Под пальцами чувствуются две его тонкие вены, вздыбившиеся от ярости даруемого поцелуя. В нём с этим сплетается и безумие, и непринятие, и кристально-чистое желание.

Я ведь должна его оттолкнуть. Должна же?

Но как марионетка нахожусь под полным контролем кукловода, с той лишь разницей, что делаю сейчас всё по своему велению.

Альваро захватывает зубами мою нижнюю губу, оттягивая, и тут же касается кончиком языка моего — нет…

Нет-нет-нет! Нельзя так сладко целоваться.

Движение, и мой язык ответно давит на его. В глотке гасится гулкий стон, услышав отголосок которого, Рамирес сильнее прижимается губами к моим, увеличивая скорость. Катастрофически не хватает кислорода, полностью сожжённого между нами, а в голове нет никаких дурацких сравнений с мужем, сожаления или же стыда. Лишь молочно-белая пустота, в которой алыми вспышками начинает возникать вожделение.

Но позже я буду благодарна Альваро, что мы не двинулись дальше — он так же первым прерывает остервенелый поцелуй, как и первым начал. Одна ладонь всё так же стискивает мой бок, а вторая взлетает к лицу — его пальцы впиваются в мои скулы, и я готова поспорить, что чувствую в них не только сносящую силу, но и ласку.

Губы не прикрываются из-за давления, и Альваро изучает на них каждую трещинку, словно хочет убедиться, что оставил максимально заметный след, который после увидит каждый.

Отпечаток.

Хозяйское клеймо…

— Человек сам создаёт свою судьбу, Джейн, — его дыхание медленно восстанавливается, как и утерянное в страсти самообладание. — И ты не поняла главного: когда это окончательно произойдёт, когда ты превратишься в сотни осколков, — именно я буду рядом.

Его руки неохотно покидают меня, и я мгновенно чувствую себя опустошенной. Благо ноги не подкашиваются, как у какой-нибудь школьницы, но вот голова кружится уже не столько от поцелуя, сколько от двусмысленности последних его слов.

В этом весь он — неоднозначный, с тысячей оттенков смысла в репликах и жестах.

— Этому не стоило случаться, — тихо молвит он, окончательно отойдя от меня на приличное расстояние, и застывает в центре комнаты.

На скулах Рамиреса двигаются желваки, словно он хочет сказать что-то ещё, чтобы добить меня, всё ещё прижатую уже собственной гравитацией и шоком к стене, окончательно. Но молчание спасает нас обоих, и он просто уходит, не прощаясь.