Оторвать листик в календарике – это посетить один монастырь. Остановили машину на берегу реки Бистрицы под отрогами горного массива Проклетие. Где, как не здесь, на отшибе мира, в диких высокогорных местах, в пределах хвостанских, прятаться Большой Женщине?

– Если даже ее здесь нет, – сказал Петр, заходя в крепкие ворота, – когда мы ее поймаем, мы пострижем ее в монахини и заточим в один из сербских монастырей. Чтобы плоть свою усмиряла.

Тем более, как они выяснили вскоре, это еще и почетно. Ибо здесь, в Высоки Дечани, ступенями к небесам поднимались ярусы храма Вознесения Христова. И здесь был заточен, а после убиения и захоронен Святой Король Стефан. А чтобы неповадно было, Большую Женщину здесь будут охранять еще и албанцы. В музее монастыря они увидели фото дечанского воеводы, Билала Русты, для которого делом чести была охрана монастыря. Когда-то известные и уважаемые албанцы монастыри охраняли, а теперь разрушают.

– Непорядок! – грустно поморщился Петр.

Чтобы посмотреть на новых албанцев, они решили прокатиться по городу. У Соборной мечети в Пече полным-полно народу. Не все убирались внутрь здания. На улицах много девушек в хиджабах. В Албании Петр в таком количестве их не видел. Видимо, потому что в Албании не было трагедии зачисток и вырезанных деревень.

– Какой сегодня день? – спросил Петр.

– Пятница! – опомнился Порошкански.

Пришлось ставить машину на платную автопарковку и вставать на пятничный пост.

Народу пришло столько, что не всем хватило молитвенного коврика. Но тут же предприимчивые цыгане продавали газетки, чтобы подстелить их.

Петр подозрительно осмотрелся: не затесался ли среди торговцев газетками Порошкански. Ему же как-то надо было отдавать кредит.

Нет, Порошкански уже стоял перед очами своего бога. Муэдзин прокричал азан, Давид сделал первый поклон, и тут ему в глаза уперлась заметка о смерти матери Терезы и о том, что Ватикан собирается канонизировать женщину, которая сказала: «В мире много людей, которые умирают от голода, но еще больше тех, кто умирает от того, что им не хватает любви». «Мать Тереза, – начиналась заметка, – родилась в албанской семье в Скопье». Н у, уж раз мать Тереза албанка, подумал Давид, то Америку открыли первыми точно албанцы. То есть албансы, это и есть албанцы.

Заканчивалась заметка словами матери Терезы: «Ты второй после Иисуса, а я – мелкая греховная тварь».

Оказалось, что школы № 164 уже нет и в помине.

– В этом здании теперь диспансер для наркоманов, – сказал охранник.

– А где школа?

– Подождите, сейчас позвоню.

Охранник снял трубку и набрал номер.

– Школа номер сто шестьдесят четыре соединилась со школой номер сто семьдесят три, так сказал директор.

– А кто директор?

– А ты кто?

– А мы из Интерпола. – Жан развернул удостоверение французской полиции.

– Подождите, я сейчас позвоню…

– Подниметесь на третий этаж и налево, – раздвинул железные зубы охранник. – Там увидите приемную. Секретарь вас ждет.

Охранник отодвинул железный засов и открыл массивную дверь. У него, кажется, все было железное: и мышцы, и нервы.

Мы поднимались по бетонной лестнице с обшарпанными перилами, и нас не покидало смутное ощущение, что эта лестница, ведущая, как и все лестницы мира, вверх или вниз, в данном случае не ведет ни туда, ни сюда.

– Мне кажется, – сказал я, – для наркоманов это лестница является лестницей не в ад или в рай, а в какое-то третье место.

– Известное только им, – дополнил Рауль.

На площадке второго этажа мы услышали стоны и крики.

– Пойдем посмотрим.

– Куда дальше?

– Кажется, кричали оттуда.

Мы пошли по длинному коридору, освещенному дневным светом одновременно ярко и приглушенно, потому что свет проникал не просто через большие окна, но еще и через решетки на них.

В большом зале, то ли в спортивном, то ли в актовом, – я не знал, не помнил, не хотел ни знать, ни понимать, – в большом зале, но уже без кресел и без шведской стенки, на полу сидели несколько десятков молодых людей. Они сидели большим кругом, взявшись за руки.

– Кто теперь будет рассказывать? – спросил бородатый мужик в очках, расположившийся в позе лотоса к нам лицом. Он выглядел старше всех.

– Я, – вызвался один парень, и его голос показался мне знакомым.

– Начинай. Тишина – все слушаем.

– У каждого из нас есть своя жизнь. Отрезок, линия на руке – от пункта А до пункта С.

– Стоп, начни с того момента, как ты начал употреблять наркотик, – перебил его старший.

– Я просто хотел сказать, что от судьбы не уйдешь. Знаешь, я начал принимать наркотик, чтобы быть поближе к своей девушке, но все равно ее потерял. Это как компьютерная игра: есть у тебя три жизни. Знаешь? Одну я потерял, когда мы расстались с ней, вторую, – когда она умерла, третью я потеряю, когда забуду ее навсегда.

– Она умерла от передозировки? – спросил старший.

– Нет, она умерла не от этого. Знаешь, я не знаю, отчего она умерла. И никто не знает. Ты думаешь, что у нас одна жизнь. А у нас их три или четыре, как в компьютерной игре. Самая последняя жизнь – самая чистая, так задумано.

– О чем они? – спросил меня Рауль.

– О своей жизни, – ответил ему Жан.

– Но ты должен помнить, что теперь стал чистым.

– Ты так думаешь?

– Ты очистился, соскочив с иглы. Ты теперь чистый, помни об этом. Мы все здесь чистые.

– Вы чистые, потому что потеряли несколько жизней, а что касается иглы, то я никогда и не сидел на игле.

– Мы никто и никогда не сидели на игле. Мы теперь чистые. Это наша тайна.

– Нет, я грязный, – сказал парень, – я грязный вот здесь. – Он хлопнул себя по груди.

– Почему? Чем ты отличаешься от нас?

– Я очень глубоко любил одного человека. Я позволил этому человеку проникнуть в самую защищенную свою жизнь. И насрать там огромную кучу. Знаешь, как в компьютерной игре, когда случается слишком большой взрыв у тебя перед носом. Или самая глубокая пропасть. И она, пропасть, забирает сразу несколько твоих жизней.

– Нет, ты чистый, потому что смог победить свое тело. Что может быть глубже наркотиков? Какая пропасть? Только переставший колоться, прошедший через ломку, через этот ад, по-настоящему пересиливает свое тело.

– Но я все еще не могу забыть, как она целовала меня сюда и сюда! – Парень ударил себя по плечам. – А когда она, со своими поцелуями, проникла мне в сердце, а потом ушла, оставив в сердце огромную дыру, там началась такая буча, что мне казалось, это я теперь вызываю все катаклизмы, тайфуны, наводнения и землетрясения на земле. Да мне и сейчас так кажется, что я могу создавать ясную или пасмурную погоду.