5 сентября, судя по записи Я.М. Свердлова в блокноте, помимо заседания Совнаркома состоялось заседание Бюро ЦК РКП(б), на котором собравшиеся вернулись к вопросу о персональном составе Бюро. Повод был железный: Л.Д. Троцкий, ненавидевший «вермишельные» вопросы и не желавший замарать свои белые холеные руки осуществлением массового красного террора в масштабах всей России, попросил разрешения вернуться в армию —тпод самым благовидным предлогом. Ему якобы понадобилось принять участие в первом заседании Реввоенсовета Республики: будто бы «высший» чрезвычайный государственный орган нельзя было собрать на заседание не в Арзамасе, а в столице. Итог: «Троцкому разрешается поехать из Москвы, и Г.Я. Сокольников направляется в район 2-й армии для руководства политич[еской] работой ».

Дальнейшее изложенное Я.М. Свердловым ставит больше вопросов, нежели дает ответов:

«Все вопросы, затронутые в Бюро по требованию пятого числа переносятся [на] Пленум ЦК Крестинский Каменев Свердлов ».

Вариантов для трактовки, с учетом недостающей запятой, может быть несколько, но логичен только один: под предлогом отъезда Л.Д. Троцкого и необходимости оперативно решать текущие партийные вопросы Бюро ЦК при свердловском соло еще раз обсудило и серьезнейшим образом подкорректировало «Предложение] питерцев» по персональному составу Бюро, по сути поставив все с ног на голову. Я.М. Свердлов в своем черновике с учетом просьбы Л.Д. Троцкого записал пять фамилий из предложенных Г.Е. Зиновьевым шести. Собравшиеся цекисты обсудили и высказались против членства в Бюро ЦК в любом статусе А.И. Рыкова и Ф.Э. Дзержинского (тем более что последний еще не успел вернуться из петроградской командировки), оставив лояльного Я.М. Свердлову выходца из его уральской вотчины Н.Н. Крестинского и председателя Моссовета Л.Б. Каменева, которому верность парламентским идеям стоила в ноябре 1917 г. поста главы Советского государства. Никакого деления на полноправных членов / члена с совещательным голосом / кандидатов в члены. Никакой угрозы баталий Каменева с Дзержинским. Никакого Рыкова, у которого, кстати, так же не исключено, что были натянутые отношения с Дзержинским[35], под ногами. Вместо органа аморфного — компактный, всего из трех человек: Крестинского, Каменева и самого Свердлова, у которых были все шансы найти общий язык (даже несмотря на до крайности натянутые до Октября отношения Свердлова и Каменева), и абсолютно дееспособный.

При сопоставлении автографов Г.Е. Зиновьева и Я.М. Свердлова становится, наконец, ясна позиция в вопросе о власти Л.Б. Каменева: включение в состав Бюро ЦК объясняет его осторожное молчание (в данном случае — знак лояльности) на заседании ВЦИК 2 сентября, когда парламентарии голосовали в действительности не за Л.Д. Троцкого и И.И. Вацетиса (никто из представителей советской и большевистской верхушки никто всерьез беспартийного главнокомандующего войсками Восточного фронта не воспринимал), а за Я.М. Свердлова как нового хозяина. Л.Б. Каменев был по характеру отнюдь не авантюристом и именно поэтому всю свою жизнь втягивался своими ближайшими товарищами во все авантюры, принять участие в которых было возможно. Именно его мягкий характер предопределил примиренчество к части меньшевистских сил и к Л.Д. Троцкому в 1910 г., по итогам которого Каменеву пришлось покаяться и признать правоту с трудом пошедшего на поводу у товарищей по Цека Ильича, который не желал ни малейшего компромисса с «товарищами противниками» по единой РСДРП. Именно высокая порядочность толкнула Л.Б. Каменева на совместное с Г.Е. Зиновьевым печатное заявление о готовящемся выступлении большевиков, а затем на участие в «первом кризисе советской власти» в 1917 году. Именно большевистская принципиальность подвигла его выступить с тем же Г.Е. Зиновьевым против сталинского диктата на XIV съезде ВКП(б) 1925 г. и иметь мужество сделать заведомо провальное предложение о снятии И.В. Сталина с поста генсека в условиях, когда Г.Е. Зиновьев прямо заявил: «Мы превосходно отдавали себе отчет в том, что мы являемся меньшинством на этом съезде». Наконец, Л.Б. Каменев сделал все, что мог в Объединенной оппозиции, которая была обречена на провал изначально. Не случайна едкая характеристика на XV съезде ВКП(б) А.И. Угарова, не представлявшего себе в 1927 г., какая судьба уготована ему и нескольким другим «отцам столицы» в 1930-е гг.: «Пару слов я хочу […] сказать о Каменеве. Я знаю его немного. Он человек покладистый. Я вспоминаю борьбу в 1917 году. Тогда я временно исполнял должность секретаря фракции Питерского совета. Как вы помните, тогда была буза с Каменевым и с Зиновьевым. Ну, ходили мы переговариваться, мирить, — мы были тогда не так много грамотны, — но потом увидели, что из этого дела ничего не выйдет. В дальнейшем был один случай, когда я выступал против Троцкого и встретил на одном собрании Каменева. Вспомнили 1917 год. Вот он мне и говорит: “Знаешь что, Угаров, меня тогда черт попутал”. Я, товарищи, думаю, по своей душевной простоте, что он его и сейчас путает этот черт, впился в Каменева и держит его за ноги». Характеристика при всей своей карикатурности весьма примечательная. Возможно, в 1918 г. Л.Б. Каменева ненадолго подержал «за ноги» черт в обличив Я.М. Свердлова, давно имевшего компромат на председателя Моссовета.

Обратим внимание и на то обстоятельство, что сопоставление предложения «питерцев» с черновым протоколом заседания Бюро ЦК торпедирует выдвинутую в рамках концепции «Кремлевского заговора» гипотезу о причастности к покушению на вождя Ф.Э. Дзержинского. Если бы действительно имел место сговор первого председателя ВЧК (на тот момент действующим председателем ВЧК был Я.Х. Петерс — креатура Свердлова) с Я.М. Свердловым и/или с Л.Д. Троцким, Ф.Э. Дзержинский с подачи петроградских цекистов непременно был бы продавлен Я.М. Свердловым в Бюро ЦК вместо Л.Б. Каменева, с которым у него был острый конфликт между первой и второй российскими революциями.

Вообще, заметим, поверить в то, что Ф.Э. Дзержинскому могла прийти в голову мысль о нейтрализации В.И. Ленина, вообще крайне сложно. Поэт Владислав Ходасевич выразился довольно точно: сказать, что у председателя ВЧК «золотое сердце», было хуже, чем подло — глупо. Потому что не только «золотого», но самого лютого сердца у него не было. Была шестерня. И она работала, покуда не стерлась…». Правда, вопреки впечатлениям поэта, Дзержинский не всегда был «последовательным учеником Ленина» и «добросовестным исполнителем» воли вождей. Дзержинский был патриотом в вопросе о судьбе его родной Польши, галантным кавалером в любви, интересным собеседником в общении с «подведомственной» интеллигенцией и ответственнейшим работником, когда речь шла о деле. Независимо от постов: вначале как председатель ВЧК он расстреливал специалистов, впоследствии как нарком путей сообщения и хозяйственный руководитель — берег их как зеницу ока. Все это сочеталось в одном человеке вполне органично. Более всего Феликс Дзержинский напоминал Томаса Бекета, который вначале преданно служил Генриху II Плантагенету, а потом, перефразируя В.И. Ленина, «сделавшись архиепископом», неожиданно для короля и вопреки элементарной логике, стал служить самому Господу Богу. В действительности логика была: оба исторических деятеля — и Бекет, и Дзержинский — были беззаветно преданы порученным им делам, на советском сленге — узковедомственным интересам. В этом на Ф.Э. Дзержинского походил один из его преемников — сталинский нарком Н.И. Ежов (правда, в отличие от вечно экзальтированного председателя ВЧК этот скромный, аккуратный, исполнительный секретарь Московского комитета ВКП был типичным субпассионарием). Как отметил в своей книге о номенклатуре М.С. Восленский, «люди, работавшие до 1936 г. под начальством Ежова в ЦК ВКП(б), где он заведовал промышленным отделом, с недоумением рассказывали затем, что Ежов вовсе не производил впечатления злодея или садиста. Он был обычным высокопоставленным партбюрократом и выделялся лишь тем, что особенно старательно выполнял любые указания руководства. В ЦК было указание организовать строительство заводов — он организовал. В НКВД было указание пытать и убивать — он пытал и убивал. Не Макбет и не Мефистофель, а выслуживавшийся номенклатурный чин стал одним из гнуснейших массовых убийц современности». О таких, как Ф.Э. Дзержинский и отчасти Н.И. Ежов, говорил Г.Е. Зиновьев, когда вывел в 1924 г. тип работника-большевика, «относительно которого каждый знает: сегодня его партия поставила на текстильный трест, завтра пошлет на какую-либо самую трудную нелегальную работу, и он будет с одинаковой преданностью выполнять свои обязанности».