— Почему я должен вам отвечать?

— Бросьте эти глупости.

— Вам известно, что я не имею права сообщать о лицах, находящихся или не находящихся в следственном изоляторе.

— Пожалуйста, не надо мне кодекс зачитывать.

Огестам увидел приближающихся по коридору полицейских. Только что заступили на смену или работали всю ночь и теперь идут по домам? Он отошел чуть в сторону: не хотел, чтобы их разговор услышали.

— То, на что вы намекаете, то, что хотите знать… должен я понимать это как директиву министерства?

Он услышал, как Винге сделал глубокий вдох, готовясь повысить голос.

— Никакого дела Джона Шварца официально не существует. Поэтому ни при каких обстоятельствах в дальнейшем не отвечайте на вопросы об этом задержанном. Рот на замок, Огестам, рот на замок.

Ларс Огестам сглотнул, проглотив и свою злость, и изумление.

— Должен ли я истолковать этот… приказ государственного секретаря по международным делом о… ну, назовем это дымовой завесой, — как директиву непосредственно от… министра иностранных дел?

— Больно вы шустрый… подождите пять минут. Вам позвонят.

Огестам стоял у кофейного автомата. Дрянной кофе, который вечно хлебает Гренс. Он прочел надписи у кнопок и нажал на одну. На вид не больно хорош. Но он взял только что наполненную кружку и выпил — это было ему необходимо.

Ровно через пять минут ему снова позвонили.

Теперь голос казался более знакомым. Главный прокурор. Его непосредственный начальник.

Сообщение было коротким.

Дело сидящего в заключении мужчины, которого зовут Джон Шварц, отныне следует вести в обстановке полной секретности.

Ларс Огестам еще немного постоял в коридоре, допил безвкусный кофе. Попытался собраться с мыслями. Он получил прямой приказ. Совершенно некорректный, но все же приказ. Ему и раньше не нравился этот голос, это шипение государственного секретаря по международным делам — вонючий старикашка, больно много они на себя берут, это старичье, которое так привыкло командовать, что уже иначе не умеет.

Огестам стоял перед закрытой дверью и смотрел на ее ручку, наконец он собрался с духом и вошел.

Гренс все еще стоял, он держал в руке несколько донесений и цитировал их. Свен Сундквист и Хермансон по-прежнему сидели в сторонке и слушали, похоже, им не очень-то нравилось то, что они слышали. Все они в упор смотрели на Огестама, пока тот шел к своему стулу, который оставил двадцать минут назад.

— Ну? Что такое чертовски важное заставило тебя покинуть нашу встречу? — Эверт Гренс махнул пачкой бумаг в сторону молодого прокурора.

— Это на самом деле было важно.

Гренс в нетерпении несколько раз взмахнул пачкой вверх и вниз.

— Ну и?

— Это дело. Джон Шварц. С этого момента оно должно вестись в обстановке полной секретности. Мы не можем обсуждать его с кем-либо, вообще ни с кем.

— Что ты такое городишь?

Гренс швырнул бумаги, которые держал в руке, они, словно белые листья, пролетели через всю комнату и упали на пол.

— Это приказ.

— К черту, Огестам, пойди и причешись! Возможно, тебе все же следует сперва открыть расследование, а уж потом придавать ему секретность. А пока я знаю только, что веду расследование по делу Джона Шварца, который подозревается в нанесении тяжких телесных повреждений. Какого черта я должен молчать об этом?

Хермансон повернулась и искоса посмотрела на Свена. Она была наслышана о гневе Эверта Гренса. Но ни разу, хоть и прослужила в полицейском управлении центрального округа уже шесть месяцев, не видела его. Свен лишь незаметно покачал головой, и она поняла, что не стоит вставать на пути этой силы, этого агрессивного напора, способного проломить стену.

— Я хочу знать, Огестам, откуда взялся такой приказ?

Ларс Огестам провел рукой по брюкам; гонец, принесший весть, я только гонец, и сам не верю в ту весть, которую принес.

— От моего шефа.

— Твой шеф? Главный прокурор?

— Да.

— Когда ты у него сосал в последний раз?

— Считай, я этого не слышал.

— Главный прокурор. Этот жополиз! Ясное дело — это исходит от кого-то повыше. Вы с ним, Огестам, одного поля ягоды, он тоже причесанный и шустрый и всегда готов прогнуться.

Хермансон не выдержала. Эверт теряет достоинство, Огестам вот-вот набросится на него с кулаками, а Свен сидит, словно все это его не касается. Она встала, посмотрела каждому из них в глаза и тихо, почти шепотом, произнесла:

— Хватит.

Попытайся она перекричать их, ее голос бы потонул в общем гаме, но теперь он прозвучал отчетливо — она заставила их слушать себя.

— Прекратите. Я не собираюсь смотреть, как вы тут выделываетесь друг перед дружкой. Я понимаю, что это расследование у вас в печенках сидит. Но я хочу сказать: если все так, если он действительно сидел в Death Row и ухитрился оттуда выбраться, должны ли мы помогать тому, чтобы его отправили назад, послали на казнь, которую мы не признаем? Ясное дело, это потребует сил, куда проще вот так стоять и ругаться друг с другом. Но у нас нет времени на это. Сверху. Приказы приходят сверху. Понимаете? Это потребует еще больше сил. Так давайте побережем их. Попробуем сотрудничать.

Она заговорила еще тише, теперь уже шепотом.

— Иначе… думаю, иначе все полетит к черту.

Вернон Эриксен сам удивлялся своему спокойствию.

«Мне следовало бы удариться в бега.

Мне следовало бы спрятаться.

А сердце мое должно было бы биться с перебоями: сколько раз с тех пор, как ношу в себе эту ложь, я думал, что вот сегодня, сегодня все лопнет, все кончится, со мной все будет кончено.

Но вот я по-прежнему стою здесь. В коридоре между камерами в Death Row.

Я слышу, как они спят, я подхожу к камере номер восемь, она пуста, я все это делаю, и все равно чувствую себя… спокойно».

Половина второго по американскому времени в тюрьме в Маркусвилле, ночь со вторника на среду. Почти сутки с тех пор, как его вызывали к Уордену — фрукты и мятное печенье в большом кабинете с толстыми красными коврами на полу и хрустальной люстрой под потолком; почти сутки, как Джон находится в тюрьме где-то там, в Северной Европе, и больше шести лет с момента его смерти в камере в Огайо, которая озадачивает и вновь требует внимания.

«Ты же умер там.

Я помог тебе умереть.

Ты сохранил жизнь.

Я помог тебе выжить».

Вернон, как часто бывало, задержался у опустевшей камеры. Их план сработал. Не без огрехов, конечно, но они ничем не рисковали, ведь Джону тогда оставалось до казни всего пара недель.