– Так, – нехотя признал тот.

– Вот видите! – Она торжествующе обвела всех взглядом, одновременно чувствуя на себе «особый» взгляд Макса.

– Но риск… – Йфф встала со своего места и смотрела Лике прямо в глаза.

– Три крейсера и моя яхта… О каком риске вы говорите?

И то правда, ее яхта по тактико-техническим характеристикам мало чем отличалась от легкого крейсера.

– И все-таки, – неуверенно сказал Виктор.

– Я возьму двадцать телохранителей и роту «Застрельщиков», – ответила Лика, переведя взгляд на Виктора. На Макса она по-прежнему старалась не смотреть.

– А если ратай? – предположила Йфф.

– А если демоны Нижнего Мира? – вопросом на вопрос ответила Лика.

– Пусть летит, – неожиданно сказал Макс.

Она даже вздрогнула, услышав его голос. Ну не на самом деле, а фигурально выражаясь, однако его голос…

Вот теперь она на него посмотрела. Глаза их встретились.

«Мне надо на Той'йт», – сказала она.

«Я понял», – ответил он.

«Я тебя люблю», – сказала она.

«Я тебя тоже люблю», – эхом откликнулся он.

«Будь осторожна, – попросил он. – Не рискуй понапрасну».

«Клянусь! – улыбнулась она. – Я вернусь».

За блеском штыка, пролетающим в тучах,

За стуком копыта в берлогах дремучих,

За песней трубы, потонувшей в лесах…

Копытом и камнем испытаны годы,

Бессмертной полынью пропитаны воды,

И горечь полыни на наших губах…

Нам нож – не по кисти,

Перо – не по нраву,

Кирка – не по чести

И слава – не в славу:

Мы – ржавые листья

На ржавых дубах…

Э. Багрицкий

Зимы холодное и ясное начало

Сегодня в дверь мою три раза простучало.

Н. Заболоцкий

Войдя утром в свой кабинет и усаживаясь в кресло перед письменным столом, старик неожиданно подумал, что уже долгие годы пейзаж его жизни совершенно не меняется. Все тот же вид из окна, устоявшийся распорядок жизни, привычные вещи на своих обычных местах. А привычные вещи – в его случае – это старые вещи, то есть такие, что за годы и годы стали частью своего владельца не меньше, чем частью окружающего его мира. Взгляд старика почти равнодушно скользнул по всем этим вещам, возможно, лишенным смысла каждая в отдельности, но безошибочно дополнявшим одна другую и создававшим – все вместе – то, что называлось кабинетом. Его кабинетом.

Когда он был молодым… Старик усмехнулся, обнаружив, что стал было выстраивать совершенно неверную по своей сути мысль. Когда он был молодым, ему и в голову не могло прийти, что у него когда-нибудь будет свой кабинет. Если честно, он вообще не думал, что доживет до тех времен, когда у него появится, сможет появиться свой кабинет. Во всяком случае, до такого возраста он дожить не предполагал.

«Столько не живут», – хмуро пошутил он и посмотрел на фотографии тех немногих, кого взял с собой «до конца». Все они уже ушли и жили теперь только в его памяти, в его сердце, до тех пор, разумеется, пока это старое сердце бьется, а в обветшавшей памяти не поселится его величество маразм. Когда это случится, он уйдет к ним, и все вместе они наконец перестанут быть здесь, обременяя своим присутствием тех, для кого они в лучшем случае история. Увы, но, скорее всего, его кабинет – последнее место в мире, где эти люди еще не превратились в имена и числа, в лишенную живых красок жизни сухую бухгалтерию архивов.

«Не смотри на меня так! – потребовал он, глядя в глаза Ольге. – Я ничуть не изменился. Стал старше, только и всего!»

«Не лукавь, – мягко ответила она. – Посмотри вокруг, и ты все поймешь».

Посмотри! Можно подумать, он увидит что-нибудь новое. Или он не знает, что старость, та старость, в которую он вошел уже по самое горло, это не осень жизни, а суровая ее зима? Знал. Знает. Куда от этого денешься? Но неужели нельзя пококетничать хотя бы наедине с самим собой?

«Твое одиночество относительно, Маркус», – сыронизировал, естественно, генерал Зильбер. Майор Зильбер был слишком молод, чтобы вмешиваться в разговор старших по званию, он хмурился и косил глазом на соседнюю фотографию, с которой старику улыбалась Клавочка, стоявшая на фоне какого-то незнакомого ему истребителя.

«Относительно… – повторил он, соглашаясь. – Знаю. Но вы ведь никогда не оставите меня одного. Я прав?»

«Прав, – желчно усмехнулся Эммануил. – Ты обречен быть с нами, а мы – с тобой. Ты наш живой, а мы – твои мертвые. Разве нет?»

«Меняем тему», – решил старик, которому этот разговор не нравился, и снова сосредоточился на окружающих его предметах. Вот это его не утомляло и не раздражало.

«Будем считать это тренировкой памяти, – неуверенно предположил он. – Когнитивный тренинг, как теперь говорят».

Ну если подходить к этому так… Почему бы и нет?

Оказалось, что он великолепно помнит историю любой вещи в своем кабинете. Во всяком случае, сейчас он доподлинно знал, когда, где и при каких обстоятельствах покупал ту или иную из них, или каким образом и когда попали сюда те предметы, которые не покупал он сам. Общим, что их объединяло, было то, что они стали его собственностью так давно, что успели уже состариться прямо у него на глазах и вместе с ним и превратиться в то, что на нынешнем забывшем правила хорошего тона языке называлось «антиком».

«Антик!» – Его возмущало это слово. Ну надо же додуматься назвать антиком ламповый радиоприемник фирмы Телефункен, которому и полустолетия от роду еще нет, или чудесный, вечный ремингтон, которому сносу нет и не будет, хотя ему-то как раз уже под восемьдесят. Но пятьдесят или восемьдесят, какое, к дьяволу, это имеет отношение к античности?

«Вот ведь балбесы!» – раздраженно подумал старик, но дело было не в том, как теперь называли все эти вещи, а в том, что прошло уже слишком много времени с тех пор, как он был молодым и не имел не только кабинета, но и просто своего угла, того, что называют домом все нормальные люди. Очень долго – тогда казалось, всю жизнь – его домом были жалкие ночлежки, казармы, карцеры и тюремные камеры, землянки и лесные укрывища и несметное количество меблированных комнат и гостиничных номеров. И если после этого прошла еще одна долгая жизнь, в которой он успел обзавестись и собственным домом, и кабинетом в нем, в котором успели состариться вместе с ним невиданные в его молодости личные вещи, то, значит, он и в самом деле стар. Стар, старик, вот в чем дело. А должен был бы быть молод… Ну не молод, хрен с ней, с молодостью! Прошла она, и жалеть не о чем. Однако силы где взять? Вот в чем настоящая проблема: хватит ли у него сил?