Но это не значило, что он должен был полюбить страдания.

Бог учит прощению, но Жан-Поль не прощал. Он не мог простить то, что сделали с ним в ту ночь, когда начался пожар, обрекая его на эту пародию существования. Он выжил, выбравшись из обгоревшего здания и провалявшись в крестьянской лачуге, балансируя между жизнью и смертью. Но выжил.

Жители деревни уверяли, что произошло чудо, что вмешался Господь или один из его многочисленных святых и взял Жан-Поля под покровительство. Жан-Поля это устраивало. Он позволил им в это поверить, позволил поместить себя в монастырь и научился образу жизни и мышления святых людей.

Но это было не так.

Единственное, что дало Жан-Полю волю к жизни в те первые мрачные дни и последующие, пришедшие им на смену, была жажда мести. Все сводилось к столь простому и одновременно сложному факту. Кто-то должен заплатить за то, что случилось с ним; это было бы справедливо. Господь учит справедливости так же, как прощению. Око за око. Зуб за зуб. Жизнь за жизнь?

Да, кто-то должен заплатить, и этим человеком будет Генрих Монтевой.

Боль в голове Жан-Поля усилилась. Генри бросил его, когда он больше всего в нем нуждался, бросил умирать и даже хуже. Генрих заслужил то, что ему уготовано. Несмотря на боль, Жан-Поль улыбнулся. В скором времени он порадуется.

Ванну поставили в одну из комнат, прилегающих к большому залу, маленькую, но уединенную. Генрих со стоном погрузился в горячую воду и закрыл глаза, наслаждаясь запахом фиалки, больше подходившим для женщины. Так пахло мыло, которое дала ему Агета.

Генрих был помешан на чистоте, и друзья посмеивались над ним. Но он лишь пожимал плечами, смеялся и говорил, что в отличие от них предпочитает не таскать на себе пуды грязи. Но за этим стояло нечто большее. Глубоко в душе он знал, что его потребность в частом мытье уходила корнями в прошлое. Отскрести, отмыть пятно, видимое только ему, но от которого он никак не мог освободиться.

Беспокойно поерзав в воде, Генрих прогнал прочь мрачные мысли. Леди Агета предложила ему потереть спину, как того требовали хорошие манеры, но он отказался, к облегчению обоих. Однако будь это Дженова…

Когда он находился рядом с Дженовой, все остальное не имело значения. Скажи он ей об этом, она бы рассмеялась и решила, что он дразнит ее, или начала бы строить планы на будущее. Однако в его собственные планы никогда не входило оставаться с какой-либо женщиной более месяца. Но даже эта тревожная мысль не вызвала у него желания начать упаковывать вещи и бежать на север.

Он снова вздохнул и глубже погрузился в воду. Под толщей воды его мускулистое тело светлело размытым золотистым пятном. Голова и плечи покоились на краю ванны.

Приглушенные голоса, долетавшие из большого зала, успокаивали, баюкали, и на какое-то время он забылся сном. Ему привиделись лесные чащи и луна, плывущая по темному небу, зло и ужас вокруг. И кровь. Теплая кровь. К реальности его вернуло ощущение, что кто-то осторожно подливает в ванну горячую воду. Генрих открыл глаза и вскинул взгляд. Воду подливал Рейнард, всецело сосредоточившись на этом занятии. Лицо слуги ничего не выражало.

– Уже поздно? – справился Генрих, подавляя зевок. – Я задремал.

Возле двери возникло движение, и послышался шорох юбок.

– Так поздно, что я решила проверить, не случилось ли с вами что-либо, милорд. Меня проводил к вам Рейнард.

Это была Дженова. Она выступила вперед, похожая на ангела в своих бледно-желтых одеждах, со сложенными перед грудью ладонями. Но в ее зеленых глазах светилось выражение отнюдь не ангельское. Генри еще глубже погрузился в воду, желая скрыть реакцию на ее появление.

– Снова купаетесь, Генри? – поддразнила она его. – Вы должны мне позволить помочь вам помыться.

– Я уже отказал Агете.

– Но вы не откажете мне, милорд. В благородных домах принято, как вам известно, чтобы хозяйка помогала гостям принимать ванну. Не хотелось бы, чтобы вы считали меня необходительной.

Генрих перевел взгляд на Рейнарда. Раньше Дженова ничего подобного не вытворяла, и, хотя она вела себя безукоризненно, его слуга был не глуп. Он наверняка понял, что здесь что-то замышляется. Может, даже сразу догадался. Генрих надеялся, что Рейнард сообразит, как ему поступить.

Рейнард его не разочаровал.

– Я подожду в зале, милорд, – сказал он без эмоций. – Если вас будут искать, успею предупредить.

Дверь за ним закрылась.

– Генри?

Дженова положила ему на плечо прохладную руку. Он поднес ее пальцы к губам, наслаждаясь их запахом.

– Конечно, я не откажу тебе в желании помочь мне помыться. Буду счастлив.

Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.

– М-м, от тебя пахнет фиалками.

– Агета дала мне мыло.

Глаза Дженовы заискрились смехом.

– Прости ее. Она без ума от Алфрика.

– В таком случае она весьма ограниченная женщина. Ты нужна Алфрику не сама по себе, Дженова, но только ради той выгоды, что можешь дать его отцу.

Он сказал правду, и, хотя Дженова снова ему улыбнулась, веселые искорки в ее глазах погасли.

– Ты так считаешь? Я полагаю, он такой же, как все мужчины. Если у женщины есть имущество или богатство, если у нее есть грудь и способность рожать детей, значит; она пригодна. Мужчин мало волнует, что думает или чувствует женщина, радуется; или печалится.

Генрих выпрямился. Вода вдруг показалась ему холодной. Впервые он заметил странное поведение Дженовы, когда в большом зале было упомянуто имя Мортреда, сразу после того, как Болдессар в гневе покинул замок. Тогда он подумал, что ее неловкость вызвана его вопросом об Алфрике, но сейчас…

– Ты это о Мортреде, Дженова?

Она пристально смотрела на Генриха, не в силах оторвать от него взгляд.

– Дженова, ты знала…

Он покачал головой, не зная, стоит ли причинять ей боль по прошествии столь продолжительного времени, если правда ей неизвестна. Мортред, кузен короля, был человеком, который пил до бесчувствия и посещал бордели, нимало не заботясь о жене и сыне, ждавших его в далеком Ганлингорне. Презирая его за это, Генрих тем не менее хранил его секреты, свято веря, что молчание убережет Дженову от ужасной правды. Он и сейчас оберегал ее.

– Знала ли я? – тихо рассмеялась Дженова, но в ее смехе прозвучала неприкрытая горечь. Он нахмурился, заскользив по ее лицу изучающим взглядом. Между бровей у Дженовы образовалась морщинка, губы вытянулись в тонкую линию, щеки покрылись жарким румянцем. – Да, я знала, Генри. Я недавно узнала, что мой муж был обманщик и изменник.

Господи! Выходит, она все же узнала правду о Мортреде. А он-то думал, что спас ее от боли. Он надеялся, что Дженова ни о чем не догадается, хотя бы потому, что Мортред вел разгульный образ жизни, находясь вдали от дома.