— А потом я буду знать, кто желает тебе зла, — впервые заговорила Кармелла. Ее голос оказался гораздо мягче, чем можно было ожидать, учитывая'ее жутковатую внешность. — А после меня узнаешь и ты.

Взяв глаз, она без всплеска погрузила его в воду и масло и уставилась в миску. Потом обхватила миску пальцами и перевела взгляд на Пудджа.

— Намочи пальцы этой водой, — приказала она. — А теперь положи их на стол ладонями вниз.

Пуддж повиновался. Старуха запрокинула голову, закрыла глаза и принялась вполголоса бормотать что–то по–итальянски. Она раскачивалась и, казалось, запиналась, потом ее спина выгнулась, пальцы окунулись в воду, она запрокинула голову так, что смотрела прямо в беленный мелом потолок.

Пуддж сидел, почти загипнотизированный пассами старухи.

— Если она хочет, чтобы из меня со страху цикорий посыпался, ей скоро это удастся, — пробормотал он.

Кармелла неожиданно наклонилась над столом, приблизив лицо на считаные дюймы к лицу Пудджа, и стисну–ла его запястья скрюченными артритом пальцами. Она вглядывалась в его молодые глаза, он же видел перед собой ее лицо в виде запутанной сетки лиловых жилок, белых шрамов и изломанных морщин. Но Пуддж сидел неподвижно, он твердо решил дождаться завершения старухиного колдовства.

— Ты прольешь кровь, и виновата в этом будет женщина, — сказала стрега. — Она заставит тебя прикоснуться к смертному покою.

— Как ее зовут? — спросил Пуддж. Он резко обернулся и взглянул на Анджело.

— Она подарит тебе любовь своей плоти, — продолжала Кармелла, словно не слыша вопроса, вперив в молодого человека пронзительный ведьмовский взгляд. — Ты примешь эту любовь. Твои вожделения приведут тебя к сильной боли.

— Она не хочет назвать мне имя женщины? — спросил Пуддж Анджело.

— Она не знает имен, — ответил тот. — Она знает только, что будет. Остальное мы выясним сами.

— По мне, это попахивает жульничеством, — сказал Пуддж. — Она же ничего не делает, только сидит да раскачивается, а мы, дураки, смотрим.

— Это не жульничество, — убежденно возразил Анджело. — Я уже не раз обращался к ней, и она никогда не ошибалась.

— Откуда, черт возьми, ты можешь знать, что она не ошибается? — спросил Пуддж, повернувшись к Анджело. — По–моему, она пока что ничего нам не сказала. Хотя, может быть, я уже оглох от этих головных болей. И не назвала ни одного имени.

— Ей трудно выбрать какую–то определенную женщину, — сказал Анджело. — У тебя много подруг.

— А что, если подбросить ей еще немного денег? — предложил Пуддж. — Вдруг это поможет ей разглядеть в воде лицо.

— Нет, — ответил Анджело, глядя на ведьму. — Она уже сказала все, что знает.

Пуддж осторожно высвободил запястья из рук старухи и встал.

— Ну и что теперь? — с кислым видом обратился он к Анджело. — Проводить ночи с тобой?

— Ты должен учиться слышать не то, что ведьма говорит, но и то, о чем она промолчала, — сказал Анджело, благодарно кивая Кармелле. — Она сообщила нам все, что мы должны знать. Будет устроена западня. Причем так, чтобы заманить тебя в место, где ты будешь чувствовать себя в безопасности. А оружие, которое на тебя направят, придет из чьих–то еще рук.

— Чьих?

— Джека Веллса, — твердо сказал Анджело. — Это он спит и видит нас покойниками.

— А почему я первый? — спросил Пуддж, выходя вслед за Анджело из комнаты стреги.

— Тебя он больше боится, — объяснил Анджело. Остановившись на лестничной клетке, он произносил эти слова прямо и с полнейшим спокойствием. — Ты опасен. А когда тебя не станет, бояться больше будет некого. Не меня же.

— Мне нужно глотнуть свежего воздуха. — Пуддж протиснулся мимо Анджело и начал спускаться по лестнице.

— Как твоя голова? — спросил Анджело из–за его спины.

— Прошла, — ответил Пуддж, полуобернувшись. — Зато теперь в брюхе началось невесть что.

— Если хочешь, можем вернуться и поговорить со стрегой насчет твоего живота, — предложил Анджело.

Пуддж остановился и всем телом обернулся к Анджело.

— Лучше я потерплю, — сказал он. — На сегодня мне вполне хватит ее хороших новостей.

Все гангстеры суеверны. Их фобии уходят далеко за известные большинству границы и касаются объектов, о которых редко задумываются люди, непричастные к преступному миру. Джимми Марчетти по кличке Два Ствола никогда не проходил мимо церкви без того, чтобы опуститься на колени и перекреститься, и всегда начинал день с черного кофе и четырех больших зубчиков чеснока. Он твердо верил, что эти привычки спасут его от опасности, что и сбывалось до того момента, как его, за два дня до его двадцать седьмого дня рождения, расстреляли в баре на Ист—Сайде.

Большинство гангстеров верит в целительские способности стрег, предпочитают кошек, у которых якобы имеются какие–то особые духовные силы, собакам и в день запланированного убийства строго придерживаются одного и того же ритуала. Считается, что они в массе своей крайне опасаются стереотипного поведения, на деле же обычно едят в одних и тех же ресторанах, ходят по одним и тем же улицам и придерживаются своего повседневного расписания настолько истово, что можно подумать, что оно высечено на каменных скрижалях. В карманах их костюмов и пальто всегда можно найти множество талисманов, таких, как счастливая монета с первого ограбления, кусочек пули, вынутой из ноги, фигурка святого, призванная отгонять зло, кольцо, подаренное первым боссом банды. Все это представляет собой нечто вроде системы обеспечения безопасности.

Анджело носил на шее образок святого Иосифа, оставшийся от Жозефины. Он не был религиозным, но верил, что сила иконы помогала ему избегать опасностей. «Я прикасался к ней двумя пальцами, когда выходил на работу, — говорил он мне. — Не могу сказать наверняка, что это помогало, но я решил, что это одна из тех вещей, которые полезно иметь в запасе».

Анджело довольно рано понял, что для того, чтобы преуспевать в его деле и остаться в живых, нужно бесстрашно вести бизнес, правила которого диктуются страхом. И потому гангстеры питают пристрастие к разным заметным мелочам — браслетам, бумажникам, определенным галстукам, надеваемым по определенным дням, а также к некоторым странным поступкам, например, прогулкам на кладбище, — не суть важно, что именно, важно, что такие вещи придают жизни дополнительную остроту. «Быть суеверным — это все равно что быть женатым на осторожности, — сказал он мне. — А осторожность, сняв шляпу, спешит помочь выжить такому парню, как я».

Изабелла на цыпочках прокралась за спиной у Анджело и положила руку ему на плечо. Он сидел в углу своей комнаты над баром, повернувшись спиной к двери и глядя в открытое окно.

— Я уже начала тревожиться, — мягко проговорила она. — Ты не приходил несколько дней.

— Мне нужно было побыть одному, — ответил Анджело.