— Много покупок?

— Немало. Мы же не ездили на прошлой неделе, когда меня стукнуло банкой по голове.

— Ужин скоро? — деловито поинтересовался я.

— Я готовлю мясной пирог... наверное, через час.

— Хорошо, тогда я поеду прямо сейчас. Кстати, а как твоя голова?

— Нормально.

— Было бы забавно, — решил я блеснуть остроумием, — если бы теперь ты начала читать мысли.

— Очень смешно.

Сообразив, что мою шутку не оценили, я молча достал карандаш и блокнот и приготовился составлять список покупок.

— Слушай, — вспомнил я, — а куда ты дела мои каракули?

— Спрятала.

— Мы покажем их внукам.

Энн попыталась снова улыбнуться, но в ее глазах стояли слезы. А я наконец сообразил, что она еще очень тоскует о матери, и замолчал. В блокноте я аккуратно начертил шесть прямоугольников (по количеству отделов в супермаркете). Продукты, которые необходимо купить, я всегда заранее распределял по отделам. Эту полезную привычку я приобрел в первый год нашей совместной жизни. Такая сие тема позволяла избежать лишних перемещений по магазину, что на необъятных просторах лос-анджелесских супермаркетов давало экономию в несколько миль.

Сосредоточившись, Энн начала диктовать список:

— Значит, так: сахар, мука, соль, перец, пасло, хлеб, апельсиновый сок, яйца, бекон...

Я аккуратно заносил наименования продуктов в соответствующие прямоугольнички.

— Супы и каши...

Энн на несколько секунд замолчала, изучая содержимое шкафа, я вопросительно посмотрел на нее... и оцепенел. Моя рука продолжала писать. Сама. Я тупо уставился на бегающий по бумаге карандаш, не в силах осознать, что за новая напасть свалилась на мою голову. Карандаш остановился. С колоссальным трудом овладев собой, я почти нормальным голосом попросил:

— Дорогая, повтори, пожалуйста.

— Крекеры, печенье и ореховое масло.

Дождавшись, когда Энн отвернулась, я быстро зачеркнул написанные сами собой, причем не моим почерком, слова. И продолжил составлять список покупок. Я ничего не сказал Энн. Нет никаких оснований для беспокойства. Произошла ничего не значащая случайность. Я изо всех сил старался убедить в этом самого себя.

Десять минут спустя я уже ехал к ближайшему супермаркету и не переставал думать о словах, написанных в моем блокноте, моей рукой, но чужим почерком.

* * *

«Я — Элен Дрисколл».

Сентас появился только после девяти. А я весь вечер возился в гараже с фургончиком Ричарда. Я уже несколько недель собирался покрасить его и заменить несколько болтов. Сидеть дома я все равно не мог, боялся, что опять что-нибудь случится. Вот и перебрался в гараж.

Я сказал «боялся», но это был уже совсем не тот страх, который я испытывал ранее. Теперь я опасался за Энн. Тут не было никакой телепатии. Я не мог знать, что творится у нее в голове, но справедливо считал, что за последние дни на ее долю выпало слишком много напастей. Даже в обычных условиях смерть матери, к которой она была очень привязана, — серьезное испытание. А к нему еще добавился навалившийся на нас спиритический кошмар. Такой напор неприятностей может сломить и сильного духом мужчину. А то, что все это свалилось на беременную женщину... Честно говоря, я вообще не понял, как она сумела с этим справиться. Поэтому я и не мог рассказать ей о том, что написала моя рука. Боялся.

Я тщательно красил игрушечный фургон и размышлял.

Невозможно было понять, что все это значит. То, что я видел Элен Дрисколл в доме, если верить Алану, вполне объяснимо. Но теперь, выходит, я получил от нее записку, причем написанную ее почерком. Это, на мой взгляд, уже слишком.

И все же я боялся только за Энн. После визита к Алану я чувствовал себя намного лучше и увереннее. Но ради спокойствия Энн очень надеялся, что никаких происшествий больше не будет.

К сожалению, они не заставили себя долго ждать. Слава богу, когда все опять началось, Энн не было дома. Около девяти она пришла в гараж и сообщила, что Ричард спит, а она идет к Элизабет помочь ей со швейной машинкой. Я оставил покрашенный фургончик сохнуть и пошел в дом.

Я сидел в кухне, блокнот передо мной, карандаш в руке. Сам по себе он не двигался. Дело в том, что, как и в самом начале, любопытство порой побеждало во мне все остальные чувства. Как бы ни было временами страшно, а все равно интересно, что же будет дальше и чем все закончится. Я уже хотел начать что-нибудь писать, но услышал громкий стук в дверь. Убрав с глаз долой письменные принадлежности, я пошел открывать. За дверью стоял злой как черт Гарри Сентас.

— Забито? — осведомился он и, получив утвердительный ответ, протопал в ванную. На меня при этом он поглядывал как на злейшего врага. Открыв кран, он стал с интересом наблюдать, как наполняется раковина. Вода не уходила совсем. Я стоял рядом и думал, что воду уже давно пора закрыть, потому что скоро она польется на пол, однако проявил благоразумие и промолчал. Сентас внимательнейшим образом следил за подъемом уровня жидкости в раковине и, только наполнив ее до краев, закрутил кран. Разъяренно фыркнув, он сунул руку в воду и потыкал пальцем в сливное отверстие. Мне показалось, что наполненная раковина и я — мы оба вызываем у него одинаковое отвращение. — Сток всегда засоряется волосами, — наконец изрек он, — ваша жена мыла сегодня здесь голову?

— Не знаю, но если и мыла, то что нам теперь делать?

— Сейчас я уже ничего не сделаю, — заявил он, — утром вызову слесаря...

Я раздраженно подумал, что слесаря он вызовет только завтра, а эту чертову раковину умудрился наполнить уже сегодня, но сдержался и очень вежливо попросил попытаться помочь нам сегодня.

— Сегодня поздно, — он уже шел к двери, — завтра.

Именно в этот момент все и началось, без предупреждения, без подготовки, и оказалось тем более неожиданным, поскольку последовало за такой приземленной и сугубо житейской беседой, как обсуждение засора в ванной.

— Сентас! — внезапно услышали мы и оба замерли. — Сентас, Гарри Сентас, — настойчиво повторил чей-то голос.

Я задрожал и покрылся холодным потом. Это был голос моего двухлетнего сына. И в то же время не его.

Голосовые связки, несомненно, принадлежали Ричарду, но голос был другим. Вы когда-нибудь видели кукольное шоу марионеток, когда взрослый дядя-кукловод говорит тоненьким противным голосом и предполагается, что эти слова идут из неподвижных кукольных губ. Сейчас происходило что-то похожее. Из неподвижных губ Ричарда доносился искаженный фальцет кукловода:

— Ты же знаешь меня, Гарри Сентас, знаешь.

Домовладелец со свистом выдохнул воздух. В лице его не было ни кровинки.

— Что, черт возьми, здесь происходит?

Я честно открыл рот, но не смог выдавить ни звука.