Дай мне погрузиться в жгучий поцелуй Джокера.[44]Гонайтли, голая рыбка. Пусть ночь шаркает ногами. Боже, большая подушка, большая катушка, большая вертушка. Какой ноль? Бедные нули. Бедная вдова. Как я смела забыть? Я ответила на поцелуй, бедный ноль. Бедная Холли. Между ней самой любая девушка. Шатается, спотыкается, выразительно стреляет глазками. Интересно, кто там, наверху: выпавшая карта, джокер.

– Очнись, – приказала она, – и возьми себя в руки.

Схватила сотовый телефон. Может быть, они выкурят косячок, похохочут, как несколько дней назад. Может, снова подружатся, наплевав на Мориса и в принципе на мужчин. Но на звонок никто не ответил.

– Вот сукин сын, – сказала она. – Рыбу ловит, ныряет с аквалангом. Она клюнула на приманку, подчинилась его рутинным привычкам, беретку сбросила.

Вспомним вечер гибели родителей Шейлы. Кто примчался, чтоб быть рядом с ней? А ей хочется, чтоб их брак не распался. Правда?

Кому-то другому придется сидеть в одиночестве дома. Какой-то кукле.

– Помнишь, о чем мы говорили? – сказал Альберт.

– О да, – подтвердил отец. Двое его сыновей уже подготовили первую дюжину малых залпов. Тринадцатый будет самым мощным.

– Над городом?

– Над городом в заключение гимна.

Мальчики стояли в огневом пространстве, готовясь озарить небеса.

Отец гордился предстоящим делом, и все-таки город его озадачивал. Неужели у них нет никакого самоуважения? Этот самый Мерси – странное место. С самого приезда город не совсем ему нравился. Возбужденные, недовольные толпы тинейджеров и учащихся колледжа беззастенчиво несли с собой бутылки. Где их родители? Если вдруг окажется, что он вечно твердит сыновьям настоящую правду, то будем надеяться, что его жена проспит эту ночь. Он совсем не уверен, что ей следует видеть такую картину.

Тем временем Альберт распевал свою песню.

– Знаешь, – сказал ему отец, – ты слишком часто сам с собой разговариваешь.

– Ну, пою время от времени песенку. Просто привычка.

– Я бы на твоем месте от нее отказался. Немногие доверяют тому, кто разговаривает сам с собой.

– Ну, – ответил Альберт, вытаскивая бутылку, – а кто говорит, что мне следует доверять?

Шейла повела Мориса в спальню; фейерверк начнется не скоро.

Она чувствовала себя другой женщиной, которой никто еще не касался. Секс между ними был попеременно нежным и жестоким.

– Не бойся причинить мне боль.

Она казалась совсем хрупкой в его объятиях. Укусила его за плечо.

– Ты почти…

Диск-жокей сунул лазерный диск в прорезь. Зазвучал гимн. Ларри Дж. Фиппс высморкался кровью.

– Господи, я для Тебя это делаю, – прошептал он, перекрестившись.

Контрабасист, стоя справа на сцене, пошарил в карманах, но не нашел платка. Фиппс остался сам по себе.

– Ах-х-х… йес, – прокричал Фиппс в микрофон, – руки вверх!

Он завертелся, задрыгал ногами. Контрабасист, покачав головой, беззвучно прошептал: «Нет».

– Скажи мне, мать твою, – взвыл Фиппс, – видишь ли в долбаных лучах рассвета…

Мэр повернулся к начальнику пожарной охраны и сказал:

– Фрэнсис Скотт Ки[45]только что вскрыл себе вены.

Шейла с Морисом обнимались, пропасть между нежностью и жестокостью исчезла.

В этом полном слиянии Морис видел, как подкосились ноги Мерси. Комнату озарил первый залп фейерверка, разбрызгивая свет, словно краску. Шейла с такой силой вцепилась ему в шею, что он ощущал реакцию мышц. Она провела ногтями по его спине, соскребая кровь, как ему казалось, а на самом деле пот.

Они рухнули без сил.

– Что это там такое? – спросил Морис.

– Ничего, – сказала она, выбираясь из-под него.

Он утратил представление о времени. За окнами было темно. Он мысленно увидел расширявшуюся улыбку Мерси.

– Черт возьми, – сказал он. – Поскорей одевайся.

– Сейчас?

– Фейерверк начался.

– Ладно.

Она отвернулась, когда он полез в ящик с носками. Они быстро оделись и побежали к машине.

– Проклятие, – сказал он, когда начался государственный гимн. – Они слишком спешат.

Они вылетели с подъездной дорожки, помчались к побережью.

Отец запустил в небо второй залп. Он разорвался с неудовлетворительным хлопком. Третий вышел лучше, прогремев, как старинная пушка.

– Почти успеваем, – сказал Морис, – если притормозят, чтоб их разразило.

Колеса скользнули по песку. Они выскочили из машины.

– Побежали, – сказал он и тут вспомнил, что скоро станет мэром. Зачем он позволил Альберту уговорить его на незаконный фейерверк? Впрочем, теперь поздно рассуждать об этом. Фейерверк уже не остановишь.

Взрыв испугал Пуласки. На сей раз, когда он проснулся, менеджера не было. Он увидел нескольких подростков, размахивавших кулаками. Швырнул шляпу на землю. Пошел к библиотеке, нашел в тени дерево. Заснув, видел во сне фейерверк.

– Эй, тут огненно-красные ракеты и треклятые бомбы взрываются в воздухе…

Выше любой сияющей звезды, где б это ни было, черт побери, Фиппс так хохотал, что почти не мог петь, а тем более припоминать слова. Стараясь продолжать выступление, гордился своей жертвенностью. Это был самый одухотворенный момент в его жизни.

– Докажите, сучки! – орал он.

В него по спиралям полетели бутылки, но он знал, что чудом держится на ногах, учитывая, что по рукавам пиджака течет кровь.

– Ох, Господи помилуй, – сказал отец, нацеливая очередной залп. – Не слушайте, мальчики. Заткните уши.

– Ты ведь этого хотела, правда? – спросил Морис, надевая кольцо на палец Шейлы.

Они поцеловались. Из воды вышли джазмены, направились к ним, играя одну песню для Шейлы, другую для Мориса. Она смотрела на фейерверк.

– На этот раз он падает с неба, потому что мы вместе пойдем вперед во времени.

– Пойдем, – сказал он. – Только кое-что надо сделать сначала. Теперь, когда я мэр, должен их остановить. Чтоб не пускали последний залп.

– Ты мэр? – переспросила она. – С каких пор?

– Потом расскажу.

Он приготовился бежать, но задохнулся.

– Обожди, – попросила она. – Я тоже должна тебе кое-что рассказать.