litbaza книги онлайнСовременная прозаПоправка Джексона - Наталия Червинская

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 104
Перейти на страницу:

Саша ползла по полу, вцепившись в Аленины щиколотки, и судорожно подвывала, и все пыталась стащить, содрать с материнских ног любимейшие выходные шпильки с острыми носами. Между тем известный дирижер, привезший Алене в подарок эти шпильки из заграничных гастролей, сидел уже в машине у подъезда и нетерпеливо гудел. И от трубного, призывного гудка все в Аленушке просто переворачивалось, рвалось туда, вниз. Не ее же вина, что материнство есть скука прежде всего, что бы вам там ни говорили, — скука, скука, скука!

Хотелось в такие минуты наподдать Сашеньке ногой. Но Алена никогда себе этого не позволяла.

Что еще важнее, чем она гордилась, — не позволяла поддаться на провокацию, раскукситься и остаться дома. Даже голоса не повышала, а, ловко подхватив Сашку, весело приговаривая: рева-корова, плакса-вакса-гуталин — закидывала ее в ванную и закрывала дверь. Нет, не запирала, конечно, но у Сашки занимало некоторое время эту плотно прикрывавшуюся дверь открыть — а Алена уже летела вниз по лестнице, выбегала на свежий воздух, на вечернюю улицу…

Она смешно потом рассказывала про свои материнские злоключения в разных компаниях.

— Мне бежать надо, спектакль через полчаса, а чадо мое тут валяется в ногах, как стрелецкая женка! — Алена была не совсем уверена в сравнении, но звучало хорошо. — Мне так ее жалко, и сердце мое материнское разрывается — но! Тут нельзя уступать. Про это и доктор Спок говорит, и еще был такой Жан Пиаже… Я сама не читала, но мне друг врач объяснил. Должен произойти процесс отстранения. Разделение личностей… Необходимо провести границу между матерью и ребенком.

— Ну вот, теперь ты и провела границу, — ляпнула после проводов в аэропорту толстая Таточка, не отличавшаяся особым умом. — А я бы не выдержала… Я бы бросила все и уехала со своим ребеночком…

Повисла на мгновение ужасная пауза, потому что некоторые и сами уже думали о том, что ляпнула бестактная Таточка.

Но ведь это было немыслимо! Все чувствовали, что Аленушкины таланты и обаяние, что вся она… Она была такая своя! Своя в доску, плоть от плоти, кровь от крови. Представить нашу Аленку в каком-то другом, чужом мире, где все построено на деньгах, на расчете, на холодном и безразличном законе? Где ей придется стоять в общей казенной очереди? Без взаимопомощи, без душевной щедрости и тепла? Нет, это было невозможно.

Чтоб замять бестактность, все стали друг другу наливать, обнимать Аленушку, а известный дирижер целовал ее тонкие пальцы и горячие розовые ладони и вскоре увез к себе домой. Впервые они провели вместе всю ночь до самого утра, и ночь эта ее разочаровала. Особенно утро, от которого Алена ожидала вовсе не мирного семейного похрапывания. С этого утра началось ее охлаждение к дирижеру.

…И вот прошло десять лет, девочка заканчивает школу, ее принимают в какой-то колледж.

Григорий наконец-то присылает денег на поездку.

Алена ждет поездки со свойственным ей веселым азартом и жизненным аппетитом. Планирует сориентироваться в обстановке, по возможности продлить билет, остаться на подольше, объездить всех друзей.

Приезжает она с маленьким, почти пустым чемоданчиком. В нем только подарки — самое лучшее из ее обильного загашника передариваемых даров. Фигура у Алены всё еще девичья, и первое время она собирается носить дочкины тряпки, а потом уж разорить Гришку и побегать с Сашенькой по распродажам.

Но уже в аэропорту Алена понимает, что тут будет нелегко.

Нет привычных восторгов, визга, объятий. Она не ожидала, что девочка почти совсем забыла язык. Что она выросла такой нескладной, угрюмой, такой страшно худющей. На фотографиях это как-то не просматривалось. Хотя письма и звонки от Григория были унылые и виноватые: Санечка приболела, Санечка выздоровела, Санечка опять прихворнула… Но на цветных фотографиях их заграничная жизнь выглядела вполне приемлемо.

Дом, в котором живут Григорий с Сашей, — явно не элитный. Соседи — малорослые, короткошеие и крикливые, из Латинской, видимо, Америки.

Квартира поражает своим убожеством. Сильно пахнет кошкой.

Алена не любит убожества. Нет, ей не нужны комфорт и респектабельность. Многие ее друзья живут скудно, богемно. Но в их нищете есть своя эстетика. Как говорил один Аленин сердечный друг: уж лучше быть нищим, чем малоимущим.

Нравятся ей только те убогие, в которых есть какая-то исключительность: безногие, безумные, безнадежно и романтически спившиеся. Заурядные же убогие, люди с непривлекательной внешностью и скучными детьми, работающие на малоинтересной и плохо оплачиваемой работе, — особого сочувствия не вызывают. Ее знакомые — люди незаурядные. Даже старушки не просто бабуси, а престарелые дамы с интересным и богатым прошлым.

Так вот почему Гришка присылал такие мизерные, просто смешные деньги и подарки! А она-то думала, грешным делом, что он жмотом стал… Нет, каким он был, таким он и остался: неудачник.

У Григория и Сашки сохранились одеяла, полотенца, настольная лампа грибком, которые уже и десять лет назад были старомодными, те самые, которые Алена когда-то собирала для них по знакомым, на первое время. И все это еще в пользовании, застиранное и ветхое.

Надо срочно что-нибудь похвалить.

— Гришка, да у нас же все это теперь раритет! Реликвии советской эпохи — только в антикварном и увидишь. Прелесть какая: китайское одеяло! Чайник шестидесятых годов, полотенце вафельное! Просто музей, ну, как здорово, как здорово…

Ужинают они на кухне. Явно не предполагается никакого званого обеда в ее честь, никаких знакомств с новыми людьми из Гришкиного окружения. Какое там окружение! А она-то собиралась рассказывать весь вечер о невероятных событиях, произошедших за десять лет на их родине…

В Сашиной комнате нет ни одной Алениной фотографии. Саша сидит в глубине, в углу незастеленной кровати, со старой кошкой на руках. И они смотрят исподлобья в четыре глаза. От их угрюмого, загадочного взгляда Алене становится неуютно; того гляди — укусят. Кошка тоже какая-то смурная, всклокоченная, с очень заурядным, неоригинальным окрасом.

— Ты уж прости, Алена, что Санечка с нами не сидит, — говорит Григорий вполголоса. — У Санечки очень хрупкая психика. Она тяжело перенесла переезд. Первые годы даже в театр приходилось с собой таскать… Я в оркестровой яме, а она где-нибудь в гримерной занимается… На четвертинке своей… потом на половинке… Ты всего не знаешь, я не писал. Не хотел тебя зря расстраивать… Зато теперь ее приняли в Оберлин…

Видно, что ему очень хочется выложить с запозданием всё то, чем он раньше не хотел ее огорчать. Почему-то людям хочется все рассказывать с ужасными, ненужными подробностями, от которых и рассказывающему не легче, и собеседника одолевает тоска…

— Гришенька, я ведь все, все понимаю. Даже и рассказывать не надо. Без слов понятно — ты у нас абсолютный герой. Подвиг совершил, настоящий, подлинный подвиг. Тебе это зачтется. Ты не представляешь, как я вами обоими горжусь. Я каждый день начинаю с молитвы за вас. Я ведь, Гришенька, была воцерковлена. Завтра, вот отосплюсь немного, обо всем поговорим…

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 104
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?