«О-па! «Гонадная безмятежность»! Я прямо-таки вижу эту надпись на тимпане[18]твоей усыпальницы!»

«На тимпане? Хорошее слово, Эрнест. — Пол нацарапал это слово на салфетке, которую засунул в карман своей клетчатой байковой рубашки. Он начал писать стихи для каждой из своих скульптур и собирал интересные слова. — Но я не мертв, я просто спокоен. Умиротворен. И не собираюсь спасаться бегством от тараканов в моей голове. Значит, говоришь, женщина из книжного магазина, которая не против переспать с мозгоправом? Присылай ее ко мне. Гарантирую, что не буду выдумывать причины, мешающие мне лечь с ней в постель. Скажи ей, что она может рассчитывать на мужчину столь же просветленного, сколь и ненасытного».

«Я, между прочим, совершенно серьезно предлагал познакомить тебя с Ирен, с той опрятной женщиной, с которой познакомился по объявлению. Тебе правда это интересно?»

«Только если она будет довольствоваться тем, что подучает, не будет носиться по моему дому и той же ночью отправится домой. Она может выжимать из меня все соки, кроме апельсинового по утрам».

Эрнест оторвался от своего супа с овощами, ожидая увидеть улыбку на лице Пола. Но Пол не улыбался. Только его глаза, увеличенные стеклами очков, неотрывно смотрели на Эрнеста. «Пол, нам надо с этим что-то делать — ты становишься непроходимым мизантропом. Еще год-другой, и ты переберешься в горную пещеру и повесишь на стене святого Джерома».

«Ты имеешь в виду святого Антония. Святой Джером жил в пустыне и общался с нищими. Я терпеть не могу нищих. А что ты имеешь против пещер?»

«Да ничего, в общем. Только насекомые, холод, сырость, темнота, множество ходов — черт возьми, это слишком серьезный проект для сегодняшнего вечера, особенно при полном нежелании пациента сотрудничать».

Подошел официант, прогибаясь под тяжестью заказанных Эрнестом блюд. «Позвольте мне догадаться, что кому. Телячья нога, тушенная в белом вине. Это, наверное, вам? — игриво спросил он, расставляя тарелки перед Полом. — А вы, — повернулся он к Эрнесту, — вам должны понравиться эти холодные овощи».

Эрнест рассмеялся: «Слишком много цуккини — я столько не съем! — Он поменял тарелки и принялся за еду. — Давай серьезно обсудим ситуацию с Джастином, — говорил он, отправляя в рот очередной кусок, — и рекомендации Маршала. Это действительно волнует меня. С одной стороны, Маршал знает, что делает. Я имею в виду, как бы то ни было, этот человек — настоящий профессионал своего дела. Психотерапевтической науке уже почти сто лет…»

«Науке? Ты что, шутишь? Черт побери, ты с тем же успехом можешь назвать наукой алхимию. Может, даже с большим основанием!»

«Ладно. Искусству терапии…» Пол нахмурился, и это не укрылось от Эрнеста. Он попытался поправиться: «Ну ты понимаешь, о чем я, сфера деятельности, усилия, я только хочу сказать, что сто лет этим занимались многие умные люди. Фрейд, знаешь ли, не был тупицей или тугодумом, мало кто может с ним сравниться. И все эти психоаналитики проводили десятки, тысячи, десятки тысяч часов, выслушивая своих пациентов. Маршал утверждает, что не принимать во внимание накопленный ими опыт, начинать все с чистого листа, поступать так, как я, — это верх самонадеянности».

Пол покачал головой: «Не верь ему, все это чушь — будто слушание неизбежно приносит знание. Есть такие вещи, как неорганизованное слушание, конкретизация ошибки, выборочное невнимание, самореализующиеся пророчества — бессознательное стимулирование пациента на сообщение информации, которую тебе бы хотелось услышать. Хочешь сделать что-то интересное? Зайди в библиотечное книгохранилище, найди книгу девятнадцатого века по гидротерапии — не исторический обзор, а оригинальный текст. Я сам видел тысячи страниц, на которых давались подробнейшие инструкции — температура воды, длительность погружения, сила струи, оптимальное чередование холодной и горячей воды для каждого конкретного диагноза. Действительно впечатляюще, очень много материала, вполне научный подход — но не имеет абсолютно никакого отношения к реальности. Так что я не зацикливаюсь на «опыте поколений» или «традициях» и тебе не советую. На днях один эксперт по эннеаграммам привел в качестве аргумента утверждение о том, что учение об эннеа-граммах уходит корнями в священные древнесуфийские тексты. Полагаю, этим он хотел сказать, что их следует воспринимать со всей серьезностью. На самом же деле единственное, о чем это говорит, — и ему не понравилось, что я высказал ему свое мнение по этому поводу, — так это о том что давным-давно погонщики верблюдов, ведя мужские разговоры на кучах высохшего верблюжьего навоза, втыкали кнуты в песок и рисовали диаграммы личности».

«Странно… Интересно, почему он не оценил твое заявление?» — произнес Эрнест, подбирая остатки соуса толстым куском фокаччо.

«Знаю я, о чем ты думаешь, — продолжал Пол. — Абсолютная мизантропия, особенно в том, что касается экспертов. Я не рассказывал тебе, какое решение я принял на Новый год? Избавляться от экспертов — по одному в день. Это экспертное мнение — это одна большая шарада. Истина заключается в том, что мы частенько не понимаем, что творим. Почему нельзя быть настоящим, почему нельзя признать это, почему нельзя обращаться с пациентом по-человечески?

Я когда-нибудь рассказывал тебе, — продолжал Пол, — о том, как я лечился у психоаналитика в Цюрихе? Я попал к доктору Файферу. Ветеран психоаналитического движения был близким другом Юнга. К слову о самораскрытии терапевта! Этот парень рассказывал мне свои сны, особенно если в этом сне фигурировал я или если они имели хоть малейшее отношение к моей терапии. Ты читал «Воспоминания, сны, размышления» Юнга?»

Эрнест кивнул: «Да, чудная книженция. И нечестная».

«Нечестная? Это почему же? Поставь этот вопрос на повестку дня на следующий месяц. А сейчас скажи мне, помнишь ли ты его слова о раненом лекаре?»

«Что лечить может только раненый лекарь?»

«Этот старикан зашел еще дальше. Он утверждает, что идеальная терапевтическая ситуация возникает, когда пациент оказывается лучшим лекарством для душевных ран терапевта».

«Пациент залечивает раны терапевта?» — переспросил Эрнест.

«Именно! Только подумай, что это влечет за собой! Просто в голове не укладывается! И что бы ты там ни думал о Юнге, видит бог, он не был идиотом. Не уровня Фрейда, разумеется, но около того. Ну, многие из ближайшего окружения Юнга восприняли его слова буквально и, если в ходе терапии выплывали их собственные проблемы, начинали прорабатывать их. Так что мой аналитик не только рассказывал мне свои сны; при их интерпретации он уходил в самые интимные свои проблемы, однажды даже рассказывал мне о том, как испытывал ко мне гомосексуальное влечение. Я тогда пулей вылетел из его кабинета. Позже я выяснил, что моя волосатая задница его особенно не интересовала — он тогда активно совокуплялся с двумя своими пациентками».