Не спать трое суток. Она никогда бы не подумала, что способна на такое. Но спать ей вовсе не хотелось; до назначенного времени оставалось еще сорок пять минут, она привалилась спиной к простенку, чтобы еще раз просмотреть выделенный красным текст, и на мгновение опустила веки.

Когда она открыла глаза, за окном была темень. И во всем коридоре была темень. Только где-то за углом тускло горела лампа дневного света.

Сашка вскочила, обливаясь холодным потом. Посмотрела на часы – без десяти шесть; индивидуальные занятия закончились час назад.

Она побежала. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Дверь с табличкой «38» была заперта; Сашка дернула ее несколько раз, будто надеясь на чудо. Огляделась. Во всем длинном, слабо освещенном коридоре Александра Самохина была единственным человеческим существом. Тишина стояла в здании института, и только откуда-то сверху доносились крик и смех: это под дверью в спортзал собрались игроки в настольный теннис.

Закинув сумку поудобнее на плечо, Сашка пошла в холл. Сама не зная зачем. Наверное, следовало идти домой… в общагу. Наверное, ничего уже не изменить. Наверное, уже завтра придется объяснять Портнову… При мысли о том, что Портнову придется что-то объяснять, Сашка заплакала – по-настоящему горько, от жалости к себе.

– Где ты была?!

Костя выскочил из тени под брюхом бронзового коня.

– Где тебя носило?! Я подменял… Ходил, всех упрашивал, переставлял расписание, чтобы на твое время кто-то пришел, а потом еще… затыкал кем-то дыру… все думал, что ты появишься… до последнего тянул! Где ты была?

– Я заснула, – сказала Сашка, не пытаясь вытирать слезы. – Я все выучила. Ночью. Я заснула.

– Блин, – сказал Костя после паузы. – Тут такое было… Он так орал… На меня, на всех… Из-за того, что тебя нет.

Сашка села на гранитный постамент. Обхватила руками плечи. Костя уселся рядом. Оттого, что он так сидел, молча, оттого, что касался боком Сашкиного бока, оттого, что сопел и глядел прямо перед собой, – Сашка обмерла и на секунду возненавидела себя. За то, что избегала его. За эту кильку в томате. За отведенные глаза и пропущенные пары. За все.

– Я хотел два раза пойти, – сказал Костя. – За себя и за тебя.

Она не выдержала и заревела в голос. Два раза пойти на индивидуальные к Портнову – все равно что два раза умереть; Костя был готов на это ради нее, а она удрала у него из постели, облевала ему комнату и почти неделю воротила нос!

– Он уже ушел? – спросила она сквозь слезы.

Костя зябко повел плечами:

– Он в институте. Я тут давно сижу, от самого конца занятий. Он не выходил… Послушай, может, мне пойти и сказать ему, что я нашел тебя и все дело в том, что ты заболела? Потеряла сознание… А что?

Сашка помотала головой. Врать Портнову – самоубийство. То, что Костя вызывается быть гонцом, – самопожертвование.

– Я сама к нему пойду. – Больше всего неудобства ей доставляли не слезы, хотя все лицо, наверное, покрылось черными потеками. Больше всего ей мешали проклятые сопли, от которых краснел и раздувался нос. – Пока он не ушел. Пусть делает что хочет.

– Он злится! Сейчас не надо – попадешь под горячую руку… Пусть остынет…

– Портнов – остынет?!

Сашка поднялась. Вахтерша из стеклянной будки смотрела с недоумением и сочувствием.

– Ты только меня дождись, – слабым голосом сказала Сашка. – Мне легче, если я буду знать, что ты ждешь.

Костя отрывисто кивнул.

Сашка спустилась вниз, ко входу в столовую, уже закрытому. Напротив висело большое зеркало; Сашка отразилась в нем в полный рост. Не стала разглядывать отражение; вытерла, как могла, черные потеки вокруг глаз. Перевела дыхание. Спустилась ниже – в коридор с коричневыми дерматиновыми дверями. На первой из них, широкой, двустворчатой, имелась табличка: «Учебная часть».

Сашка постучала. Стук утонул в дерматине. Тогда она постучала по ручке.

– В чем дело?

Голос был резкий. Голос Портнова.

Сашка потянула на себя дверную ручку.

В длинной, мягко освещенной комнате стояли диваны вдоль стен, вешалка с несколькими плащами и совершенно голый пластмассовый манекен. В дальнем от двери углу, у старого письменного стола, сидел Портнов над разложенными бумагами. Смотрел на Сашку поверх очков ледяными, неподвижными глазами.

«Меня ждет Костя», – напомнила она себе и сглотнула слюну.

– Что вам нужно, Самохина?

– Я выучила, – сказала Сашка, стараясь не выказывать страха. – Я все выучила. Я готова к занятию.

– Который час?

– Полседьмого.

– На который час было назначено индивидуальное занятие?

– На пятнадцать тридцать… Но я все выучила! Можете проверить…

– Почему я должен тратить на тебя свое личное время?

Сашка растерялась.

– Вы пропустили занятие, Самохина. Ваш поезд ушел.

– Но у меня была уважительная…

– Не было! Ни одна причина не является уважительной для пропуска контрольного занятия. Я пишу докладную Коженникову, пусть принимает дисциплинарные меры.

– Но я все выучила!

– Меня уже не интересует. Следующая наша встреча состоится в четверг, на лекции. До свидания.

И Портнов указал на дверь.

Сашка вышла. Потом вернулась, все еще не в состоянии поверить в несправедливость.

– Я выучила! Это ведь только пятнадцать минут! Проверьте…

– Закройте дверь, Самохина, с той стороны.

Волоча за собой сумку, она поднялась по лестнице. У входа в столовую остановилась перед зеркалом. Слезы высохли, лицо казалось белым и длинным, как бинт.

– Ну что?! – Костя ждал ее. Костя кинулся навстречу.

Сашка целую минуту не могла ничего сказать. Вспомнился летний разговор, случившийся почти полтора года назад: «У меня будильник не зазвонил… – Очень плохо, но не ужасно… даже полезно – научит тебя дисциплине… Второй такой промах обойдется дороже, и не говори, что я не предупреждал…»

– Да что случилось-то?!

– У тебя есть возможность… как-то связаться… с твоим… отцом?

Костя отшатнулся.

– Зачем?

– Мне надо с ним поговорить, – безнадежно сказала Сашка.

Костя молчал.

– Ну?

– Он давал мне телефон, но я ту бумажку выкинул, – Костя глубоко вздохнул. – Послушай… Ну ты же ничего ужасного не сделала… А?

* * *

Сашка дозвонилась маме на другой день. Голос в трубке был глухой и усталый. Поначалу мама отнекивалась, только потом призналась, что вчера, возвращаясь с работы, неудачно упала и сломала большой палец на правой руке. Ничего страшного, конечно. Мороки много… Рука-то правая… Ну да могло быть хуже, как оказалось. Не поскользнись она – свалилась бы в канализационный люк, там крышку сперли, темно, фонари не горят… В двух шагах был люк открытый! На тротуаре, вечером! Так что нету худа без добра. С ЖЭКом лаемся, судиться вот будем, наверное. А палец