представить себе не мог, что такая простая и обыденная фраза может так ранить меня. Я чувствовал боль — и распирающее любопытство, которое необъяснимым образом усиливало боль, толкая меня за пределы черты, на которой я должен был остановиться.

— Что, были и другие вроде него?

Приглушенным голосом она сказала:

— Странный вопрос.

— Прости, — сказал я.

Возможно, она пожалела меня.

— Прошлое опасно. Но чтобы стереть прошлое человека, нужно стереть самого человека. Чтобы уничтожить прошлое человека, его нужно убить.

Она улыбнулась со смесью похоти и сарказма:

— Хочешь убить меня?

— Иногда…

Она тихонько придвинулась ко мне:

— Тогда убивай иногда.

Я смотрел на ее мягкую белую шею, видел, как мои руки сжимают эту шею, и желание становилось острее. Мне никогда не приходило в голову, что мысль об убийстве может подстегнуть похоть. Мой разум смешался, на этот раз иначе, и теперь блуждал по тропам жуткого наслаждения, о существовании которых я никогда раньше не подозревал. Сегодня я понимаю, что одним из камней, вымостивших те тропы, была лютая злоба на нее, таившаяся в гуще чувств, дать название которым я не мог.

Когда я был с ней, я опытным путем убедился, что почти любое мое чувство превращается в желание, когда направлено на нее. Такова власть богини, отвергающей правила. Она без труда могла превратить все мои эмоции в головокружительный водоворот похоти. Какое бы чувство ни испытывал я вначале, конец был один.

Мадам Хаят смотрела на меня. Она словно читала каждое движение моей души.

— Хочешь войти в меня?

— Да.

— Ты меня убьешь?

— Да.

Я убил ее. Я много раз убивал ее в тот день и позже. Умирая, она смотрела мне прямо в глаза, ее зрачки расширялись, засасывая меня в бездну. Я превращался в другого человека, с которым не был знаком. Открывая для себя тайную страну наслаждений, о существовании которой не мог и мечтать, я шел туда сквозь темные и пустынные долины человеческой души; я мог в любой момент сбиться с пути, остаться в этих мрачных ущельях навсегда, продолжить свою жизнь кем-то иным. Темная сторона меня хотела остаться там, истощить себя всей страстью желания и разрывающего на куски наслаждения. Даже сейчас я все еще чувствую это желание где-то в своем сердце, будто мертвое дерево в ожидании воскрешающего дождя.

Я встал с постели, а Хаят лежала, подложив руки под голову, и радостно глядела на меня, как жрица, исцелившая своего больного.

— «О дивная Жена! В тебе моя отрада и упование. Благоволила ты, дабы спасти меня, спуститься в бездну Ада»[5], — произнес я.

Она усмехнулась.

— Что это было?

— Слова знаменитого итальянского поэта, — сказал я.

— Скажи их снова.

— «О дивная Жена! В тебе моя отрада и упование. Благоволила ты, дабы спасти меня, спуститься в бездну Ада…»

— Мне обидеться или считать себя польщенной?

— Тебе выбирать, — сказал я.

Мадам Хаят встала и посмотрела на себя в зеркало.

— Ты оставил следы на шее, — сказала она, — нужно повязать шарф… Давай выпьем кофе.

Когда я вернулся домой, Поэт сидел на кухне с каким-то незнакомцем.

— О, заходи, — сказал он, завидев меня, — мы тебя ждали.

Я налил себе чашку чая и сел рядом с ними.

— Это Мумтаз, — сказал Поэт, — мы вместе работаем в журнале. Завтра я еду в родной город, меня не будет какое-то время. Мумтаз принесет тебе статьи на правку… Ты ведь не сдался?

— Нет.

— Хорошо… Ты почистишь писанину, потом Мумтаз и заберет их у тебя.

— Ладно.

— Не разоблачай авторов. Журнал легальный, ничего незаконного нет, но лучше, чтобы не к чему было прицепиться.

Я ответил:

— Ладно.

Он улыбался, как отец, гордый своим сыном.

— Береги себя, — сказал он, похлопывая меня по плечу, — увидимся, когда я вернусь.

Вот так мы и расстались. Никто из нас не знал, какое ужасное семя проросло в той тихой ночи.

Меня разбудили громкие голоса. Небо было ясным. Я открыл дверь. Коридор был полон полицейских. Шестеро из них колотили в дверь Поэта с криком: «Открывай! Полиция».

Двери всех комнат распахнулись. Только комната Поэта оставалась заперта. «Если не откроешь, мы выломаем дверь», — сказал один из полицейских. Изнутри не доносилось ни звука.

Я закрыл свою дверь и выбежал на балкон. Поэт жил в трех комнатах от меня. Я мог легко увидеть его балкон.

Сначала я посмотрел вниз. Улицу заполонили полицейские машины с мигалками. Синие и красные, наводящие ужас молнии множились на стенах. Потом я посмотрел на балкон Поэта. Он стоял на балконе в тонкой рубашке. Полицейские на улице тоже заметили его и проинформировали находящихся внутри по рации: «Он на балконе». Я мог слышать, как полицейские ломятся в дверь.

Поэт напугал меня своим спокойствием, как будто он вышел летним утром встречать восход солнца. Я смотрел на него и переживал, что он разозлит полицейских тем, что так долго не открывает дверь, и они грубо с ним обойдутся. Я хотел сказать: «Открой дверь», но не издал ни звука.

Наши взгляды встретились, я понял, что Поэт смотрит на меня, но не видит. Он о чем-то размышлял.

Как-то раз я спросил его: «Какая твоя самая большая мечта?», и он ответил: «Выйти на трибуну на площади, где собрались миллионы людей, сказать правду и увидеть, что люди поняли эту правду». И сейчас он словно готовился произнести речь своей мечты. Я поверил этому на мгновение, ждал, когда он заговорит.

Дверь трещала, готовая рухнуть под натиском.

Поэт спокойно оперся одной рукой о стену и взобрался на перила. Полицейские внизу молча глядели на него. Он глубоко вздохнул, посмотрел на небо, затем повернулся ко мне. Его глаза напоминали стекло, я видел, как в них отражаются облака.

Я протянул ему руку, но мы были слишком далеко друг от друга.

Внезапно он быстро оттолкнулся от стены и бросился в пустоту.

Он упал перед полицейской машиной. Я услышал звук удара о землю. Он пошевелился в последний раз. Подтянул одну ногу и распростер руки. Кровь сочилась из виска.

Я хотел забиться в свою комнату, но не стал; я смотрел на него, словно наблюдать за его смертью было единственным проявлением дружбы, доступным мне в этот момент. Смотреть на него для меня было равносильно вызову тем людям, которые его убили.

Я чувствовал глубокое сожаление, словно он выскользнул из моих рук, когда я держал его. Может, если бы я закричал, то остановил бы его, но я стоял безмолвно. И смотрел, как он ускользал в пустоту.

Полицейские выломали дверь и выбрались на его