Также шепотом Кикколао рассказывает, что их соратник и покровитель гаун Фаранг, который ранее считал Землю круглой, теперь публично отрекся от своих языческих заблуждений, объявил их ересью, которая только смущает разум людей. Великий Тангулаг создал Землю плоской, утверждает теперь гаун Фаранг, а если мы не видим далее горизонта, то это лишь потому, что ничего достойного зрения там нет. Однако жрецы даже это утверждение считают сомнительным. Ведь если Сияющий Тангулаг создал ясный ограничительный горизонт, значит он и не хотел, чтобы люди заглядывали за него.

Впрочем, сам Кикколао при дворцовом перевороте не пострадал. Пока большинство высших каст Ангулага охало и стонало, заламывая руки, гадая, как избежать опалы или тюрьмы, он на свои средства издал «Полное описание чудесной и богодухновенной жизни Великого Рамулага», за что удостоился монаршей милости, подтвердившей все его привилегии и права. Состояние его увеличилось почти вдвое, он теперь человек почтенный – один из самых богатых в городе, а следовательно, и в стране. Его успех отражается и на положении Элла Карао. Тот ничтожный процент, который в свое время за идею наборной печати предложил ему Кикко-старший, теперь превратился в весьма круглую сумму. Во всяком случае, бедность Эллу отнюдь не грозит. Он теперь тоже довольно обеспеченный человек, хотя, конечно, и не в первых рядах богачей.

Однако на эту удачу он почти не обращает внимания. Его волнует и даже мучает нечто совершенно иное. Экспедиция, в которую он вложил столько сил, оказывается, никому не нужна. Еще по прибытии в порт чиновник, он же по рангу и жрец, конфисковывает его дневник – вместе со всеми лоциями, картами и астрономическими наблюдениями. Конфискованы также бутыль из ситикла и загадочный медальон – вещественные свидетельства об иных мирах исчезают в тайных подвалах Храма. Невозможно издать книгу про это удивительное путешествие, как предполагалось когда-то. Невозможно снарядить следующую экспедицию: сама мысль о том, что за горизонтом существует какая-либо земля, считается ныне вредной и опасной крамолой. Естественно, он пытается восстановить по памяти свой дневник – работает целыми днями, не разгибаясь, исписывая горы бумаги, приходит в отчаяние от того, что память слишком слаба, а Кикколао, почтительно взирая на человека, побывавшего там, слегка редактирует текст и задает множество полезных вопросов. Благодаря этому мы знаем об экспедиции Элла Карао довольно много. Он даже делает частичную расшифровку москальского языка, сопоставляя его словарь с фрагментами из «пещерной книги». Правда, данная часть работы, к сожалению, не сохранилась, но само слово «москва» с тех пор прочно входит и в наш язык. Оно означает нечто, лежащее за горизонтом, некий дивный мираж, который тем не менее может превратиться в реальность.

Этим Элл Карао занимается почти три года. Постепенно складывается возле него круг людей, интересующихся тем, что находится где-то «за краем вод». Они обсуждают его рассказы, они классифицируют байки, которые бытуют среди матросов и рыбаков, они пытаются вычерчивать карты земель, лежащих по другую сторону океана. Слухи об этом постепенно распространяются по всему городу. Возникают косые взгляды – странное слово «москва» начинает будоражить умы. И однажды на их собрание врывается встревоженный Кикколао и сообщает, едва отдышавшись, что по его сведениям ими заинтересовались жрецы. Уже собирался, оказывается, Малый духовный совет, и на нем уже прозвучало грозное определение «ересь». Члены кружка поспешно расходятся. Что такое Малый духовный совет, им хорошо известно. Человек, попавший в поле его внимания, исчезает, и рискованно, очень рискованно даже спрашивать о его дальнейшей судьбе. Почти всю ночь Элл и Кикко лихорадочно совещаются и наконец, когда край неба уже начинает синеть, решают, что будет лучше, если Элл на некоторое время скроется на Рабануи. Остров географически отдаленный, глухой, Малый совет, если потеряет его из виду, скорее всего успокоится, а когда можно будет безопасно вернуться, Кикко даст ему знать.

С первыми лучами солнца отходит из гавани лодка под синим парусом, и через десять часов Элл Карао ступает на хорошо знакомый ему каменистый берег.

Он видит рыбацкие сети, развешанные на шестах, длинные пласты харуса, вялящиеся на солнце, вдыхает влажный йодистый запах водорослей с литорали.

Круг замкнулся.

Отсюда он начал свой жизненный путь, здесь он его и закончит.

Медленно и спокойно течет время на Рабануи. Раз за разом воспроизводит оно привычную обыденность жизни. Утром рыбаки на лодках выходят в море, а затем женщины до позднего вечера разделывают улов. В день восьмой староста, как положено, поднимается для молитвы на зиккурат, а в конце сезона все население пьет горький забродивший папаль и, простирая руки к зеленым волнам, славит бога Мурмока.

При всем желании Элл Карао не смог бы включиться в этот круговорот. На нем городская одежда, которую жители острова видели до сих пор лишь на чиновниках, он жил в столице, он образован, он знает важных людей; по слухам, он даже был приглашен во дворец Великого тханга. К тому же, по представлениям рыбаков, Элл несметно богат: он строит себе первый в истории острова двухэтажный уступчатый дом. Те, кому посчастливилось там побывать, рассказывают о вощеных полах, в которые можно смотреться, как в зеркало, о полированной мебели, о дорогих узорчатых покрывалах, о серебряной утвари, об окнах в причудливых бронзовых переплетах. К тому же дом возведен не из черного и кривого минерализованного плавника, а из светлых бревен настоящего дерева, завезенного из метрополии.

Подобострастно приветствует Элла староста – бывший друг Пако, купивший себе наконец статус мао, немедленно замолкают в его присутствии братья – угрюмые рыбаки, чьи лица уже шелушатся от ветра и соли, почтительно кланяется ему Мимилао – грузноватая, обремененная хозяйством матрона, за юбку которой цепляются четверо вихрастых детей. Это все – чужие для него люди. О чем разговаривать с ними – о моллюсках и рыбе? О том, что харус в этом году не тот, что прошлой весной? О том, что милостивый Мурмок, если принести ему жертву, пошлет хороший улов? Вообще все здесь такое маленькое, серое и убогое, такое нищее, такое замороченное тягостями прибрежного быта, что Элл Карао, хочет он того или нет, чувствует себя пришельцем из дальних миров.

Собственно, он пришелец и есть. Он побывал там, где до него еще не был никто. Он заглянул за таинственный горизонт. Он видел то, чего не видел до сих пор ни один человек.

Одиночество его полное и абсолютное. Оно намного сильней отверженности, которую он испытал после находки «пещерной книги». Тогда он был пусть отторгнутый, порицаемый, но все-таки свой, а теперь – ни на что не похожий, непонятный и, возможно, опасный чужак.

От такого лучше держаться подальше.

Впрочем, Элла Карао это вполне устраивает. Монотонное время, сливающее начало с концом, действует на него как успокаивающий отвар. Целыми днями гуляет он по скалистому побережью, часами, расположившись на каком-нибудь валуне, смотрит в бирюзовую даль. Кричат над островом чайки, распахивая жесткие крылья; накатывается на камни, шипя, одна зеленая волна за другой; веют над мелкой зыбью залива то самуаль, то ливаль; и уже через год, который незаметно соскальзывает в никуда, само путешествие, которое он совершил, кажется ему сном – мороком, охватывающим человека в лунные ночи. А вдруг ничего этого не было? Ни бескрайних равнин, засыпанных страшным снегом, ни подземного храма, уходящего в темноту почвенных недр, ни стен Крома, ни полых холмов, где живут люди – эхо прошлых веков. Ему все это только пригрезилось. Это лишь видение, навеянное ветрами, посвистывающими в расщелинах скал. Ему еще нет тридцати, но он чувствует, что его жизнь закончена. Он совершил все, что мог. Ему больше нечего делать в мире.