Красное солнце, едва Витька взглянул на него, скатилось в дымку над размытыми очертаниями холмов. Розовато-желтый закат растянулся по близкому волнистому горизонту. Башня, стоявшая в двух сотнях шагов, казалась черной, Витька смотрел на нее через траву. Головки травы тоже казались черными. Не двигались. Было очень тепло, душно даже. Пахло всякими растительными соками и стоячей водой…

Витька лежал на спине. Цезарь — поперек его груди, лицом вниз. Не шевелился. Но Витька ощущал сквозь рубашку редкие толчки его сердца. «Живой все-таки…» — как-то отрешенно подумал он. В ушах тонко звенело, в голове — словно мокрая вата.

Слабо дергая ногами, Витька выбрался из-под Цезаря, перевернул его на спину. Лицо у Чека белое, мокрые ресницы слиплись, на щеках размазалась влага. Рот приоткрыт, и нижняя губа оттопырена, как у обиженного во сне малыша.

Тяжелая вата в голове исчезла. Вместо нее — горькая озабоченность и страх: «Опять я втянул его в скверное дело…» Витька резко встал, поискал глазами в траве бурые головки клопомора. Сорвать, разломить стебель, сунуть Чеку под нос — едкий запах продирает мозги не хуже аммиака… Черт, как назло, ни одного кустика…

Цезарь слабо шевельнулся, Витька с тревогой глянул на него. Цезарь лежал, неловко согнув руки и раскинув ноги. И… Витька охнул и сморщился. С досадой и жалостью. На комбинезоне Цезаренка внизу живота и между штанин темнело широкое сырое пятно… Ну что тут поделаешь, бывает такое. Пусть смеется или дразнится тот, кто не испытывал прямого перехода. А Витька-то знает. Стыдно вспоминать, но и с ним однажды это было, только не в первом случае, а, кажется, в третьем. Сколько трудов стоило потом скрыть это от других, в таверне…

А Цезарю как? Он же не простит ни себе, ни Витьке, когда очнется… Вот еще забота!

Цезарь двинул ногами, шевельнул головой. Витька беспомощно оглянулся. Потом подхватил Цезаря (обвисшего, странно тяжелого) и понес, заплетаясь в траве. Шагах в двадцати было озерко. Крошечное, метров десять в ширину. Витька продрался сквозь осоку, увяз в илистом дне, застонал сквозь зубы (вода была ледяная от ключей) и плюхнул Цезаря.

Тот дернулся. Забарахтался. Ошалело сел в воде. Витька рывком поднял его на ноги. Цезарь содрогнулся, растопырил ресницы, затряс плечами, раскидывая брызги. Сказал, шатнувшись:

— Ты что? Зачем?

— Я хотел тебя головой макнуть, чтобы ты очухался. И не удержал… Ну, ты как?

— Спасибо, я очухался, — вздрагивая, сообщил Цезарь. — Хотя и не совсем… Ты не мог придумать другого способа?

— Не мог. Я перепугался… — Витька потянул его из воды.

Цезарь сначала засопротивлялся почему-то, потом быстро вышел. Опять помотал головой. Сказал жалобно:

— Извини, но ты псих…

Витька радостно засмеялся. Это был уже настоящий Цезарь.

— Сними все, высушись у костра.

— Какой костер! Спички размокли.

— Твои размокли, а у Башни все равно кто-нибудь костер разведет.

— Значит, мы у Башни?

— Ты что, не видишь?

— Ох, правильно… Значит… это был прямой переход?

— А что же еще… — сказал Витька виновато.

Цезарь помолчал, постоял. Сбросил набухший комбинезон, мокрую майку. Задрожал крупно и беспомощно. Витька накинул на него свою рубашку.

— Плавки выжми… — И отвернулся. Помимо всего Чек был ужасно стеснительным.

Потом они выкрутили комбинезон и майку. Рубашку Цезарь вернул.

— Спасибо, я уже согрелся. Здесь тепло… — И вдруг сел в траву. Скорчился. Маленький, костлявый. Сказал шепотом: — Я и не предполагал, что это так… ну, совершенно ужасно.

— Все ведь позади, Чек…

— Да… но все равно…

— Зато ушли от улан.

Цезарь снизу вверх печально смотрел на Витьку.

— Благодаря тебе. Один бы я ни за что не решился, если бы даже умел. Сдался бы им…

— Человек никогда не знает заранее, на что может решиться, — насупленно сказал Витька.

— Я, к сожалению, знаю. Когда очень страшно, я съеживаюсь.

— Это ты опять про машину, что ли?

— В том числе…

— Вовсе ты там не съеживался! — обрадованно разозлился Витька. — Ерунду мелешь! Ты орал: «Пустите меня к Корнелию!» — и сдуру на всем ходу пытался выпрыгнуть на шоссе. А отец с матерью тебя тащили назад за ноги!

— Кто тебе сказал такую чушь?

— Рибалтер! Давно еще!

— Он не мог видеть, он сидел за рулем, ко мне спиной.

— Ему рассказали твои мама и папа… Если бы ты не высовывался, как бы тебя зацепило по плечу?

— Странно… Мне такого не говорили. И почему я сам не помню?

— Потому что ты вбил себе в голову: «Трус, трус…» Все бы такие трусы были… Пошли.

И Чек повеселел. Пошел, размахивая скрученным в жгут комбинезоном. Но иногда все же хмурился и вздыхал.

У Башни их радостно встретил Филипп. А Петька-Кригер, стоя на камне под колоколом, покивал и одобрительно сказал «ко-о».

Филипп, оказывается, уже набрал веток и сухого репейника.

— Только спички я забыл. — Он сокрушенно похлопал себя по бокам. Был Филипп, как и раньше, в своем «монетном» костюме (уже изрядно потрепанном), но босой, и штаны подвернуты выше коленей — так оно все-таки привычнее. И конечно, неумытый. Глядя на него и улыбаясь, Цезарь сказал:

— А наши спички размокли.

— Чепуха! Давайте сюда!

Он присел, положил коробок и горку мокрых спичек на лопух, сдвинул над ними ладошки. От коробки пошел пар, спички высыхали на глазах.

— Вот это излученьице, — сказал Витька Цезарю. — Это тебе не индексы слизывать…

Втроем они запалили костерок.

— Хорошо… — солидно произнес Филипп. — А то мы с Петькой тут все без огня да без огня. А возвращаться домой неохота, сразу поймают: «Иди грядки полоть…»

— Значит, ты тут давно?

— Вторые сутки. Здешние… Скоро все наши придут. И будут меня ругать, что сбежал. Они на плоту вниз по речке, а я так, сразу…

Витька с завистью глядел на чумазого пацаненка, для которого прямой переход — «так».

— Значит, Кригер не зря орал? Все Пограничники собираются?

— Да… Юкки просил собрать. Что-то важное сказать хочет…

— Извини, но говорили, что Юкки опять ушел на Дорогу…

— А что такое Дорога? — серьезно возразил Филипп. — Сегодня человек там, завтра опять здесь… Ой, вон наши идут!

Из-за Башни появились Рэм, Лис, Матвей, по прозвищу Ежики, и незнакомый мальчишка — с прической щетинистой, как у Цезаря, только потемнее и покороче.