Ни на чаек, ни на ворон уклея не обращала внимания. И когда, подтянув до бедер резиновые сапоги, я шагнул с удочкой прямо на уклею, на мелководье, кипение только усилилось.

Этим маленьким юрким рыбешкам не было дела ни до меня, ни до лодки, ни до наживки, которую я закидывал в самую их гущу. Они шли из озера в реку, потому что начиналось лето, потому что для них сегодня был день любви, и ночь, и еще день, после которого они разойдутся по всей реке, по тростникам, выметав икру и дав жизнь новым миллионам этих вертких серебристых рыбешек.

А над прибрежными кустами, над лесом, поднимались в вечернее небо острые языки серого живого пламени. Это вылетали и роились комары, и было похоже, что над лесом ходят призраки, кахаются, машут длинными серыми руками, словно зовут солнце еще подождать немного и продлить вечер, посвященный любви и танцу.

Напротив Польца Петр Корин стаскивал в лодку связку сетей, огромный полукруглый сачок, смолье. Я приостановился.

— Что, Алексеич, никак за уклеей собрался?

Тот усмехнулся широко и разбойно, блеснув фарфором крепких зубов, отчего его бельмо на обветренной, обожженной солнцем физиономии вспыхнуло хищно и ярко.

— Да уж не комаров кормить! Хочешь в долю? Возьму!

И захохотал, зная наперед, что я откажусь.

— Ну, смотри… Сегодняшнюю ночь проспать — все на свете проспать! Такое только раз бывает…

25

В эту ночь действительно спали немногие.

Моторы ревели под окнами до утра, я закрывал ухо подушкой, но все равно слышал их рев и треск.

Неспокойно спалось и Роману. Еще с вечера, узнав от меня, что пошла уклея, он собрался было ехать на ночь, спешно прилаживал к шесту сачок, ругаясь, что нет «паука», но Прасковья Васильевна начала его срамить, потом оказалось, что нет ни «козы», ни смолья, и, побуянив, он улегся спать, лишь изредка вскакивая и матерясь, что уходит пожива…

Петр Корин за эту ночь начерпал восемь пудов.

Утром уклея добралась и до нас.

Она кипит в тростниках, просто в траве у берега, и ошалевшие люди ходят кошачьим шагом по берегу, подкрадываясь к стайкам, чтобы накрыть их сверху сачками. Кошки тоже не теряют времени. Обычно они идут впереди рыбаков и обиженно уходят с места, забиваясь под кусты, когда их сгоняют двуногие. Там, в кустах, внимательно всматриваются во вскипающую воду, бьют лапой и выкидывают на берег серебристую рыбку…

Завтра это все кончится, но еще целую неделю ребята будут плавать на лодках и подбираться к плещущей уклее.

На раскопе все взбудоражены, обсуждают, кто сколько привез, где лучше ловилось, и мой помощник Игорь собирается ехать сразу же после работы.

На удочки уклея сейчас не обращает внимания.

26

В конце марта, когда вода и солнце протачивают на Неве полыньи, у стен Петропавловской крепости выстраиваются шеренги загорающих. Их хорошо видно из-за Невы, из окон огромных, разделенных шкафами на множество закоулков комнат бывшего дворца одного из великих князей, где помещается теперь Ленинградское отделение Института археологии и где я разговаривал с Петром Николаевичем Третьяковым, тем самым, что копал когда-то Польцо.

Каждый раз, приезжая в Ленинград, я рассказывал ему о переславских новостях, о своих раскопках, гипотезах, планах, и, хотя те давние раскопки были для него лишь эпизодом, мне кажется, Третьякову было приятно вспоминать и молодость свою, и те места, где она проходила.

— Удалось вам найти стоянку у истока Вексы? — спросил меня как-то раз Третьяков. — Ту, что открыл Василий Иванович Смирнов — не Михаил Иванович, основатель переславского музея, а его брат, тоже краевед, но только костромской… Где-то она там должна быть, но где — я до сих пор не знаю. Искал, но не нашел.

Я покачал головой.

— И я не нашел тоже, Петр Николаевич. Казалось бы, все там обшарил, а найти ничего не смог. Попробую еще раз в этом году. И бугорок там приметный есть, и сосенки растут, а вот находок нет как нет!..

…Сейчас, когда после этого разговора прошло уже несколько месяцев, я сижу на борту лодки и стараюсь подцепить носком сапога лениво увертывающуюся лягушку. Лодка наполовину вытащена как раз на тот пригорок, о котором я говорил Третьякову и где надеялся найти стоянку.

Вокруг среди травы чернеют маленькие и большие кучки земли. Маленькие — работа природных археологов, кротов, а большие… Вчера после работы мы с Игорем и Олей приехали на этот бугорок, чтобы заложить шурфы. Результат — ноющие спины и один маленький отщеп белого кремня… Негусто!

День выдался на редкость теплый и солнечный. Лето натянуло на прибрежные кусты зеленый шелестящий камуфляж, распустилось золотистыми звездочками одуванчиков и фонариками купавок. Оно трепещет вспышками бабочек над лугом и гомоном птичьих голосов в лесу. Грязные пятна засыпанных шурфов режут глаз на фоне этого летнего буйства и напоминанием о бесплодности вчерашних поисков только портят настроение. Поэтому я сижу в лодке, демонстративно повернувшись к ним спиной, посапываю трубкой и лениво разглядываю знакомый пейзаж.

Старое название этого места — Урёв — забылось. Все называют его «устьем», хотя отлично знают, что это не устье, а исток Вексы. Но так уж повелось для простоты.

Прямо через плес сереет расползающийся домик Бабанихи. Даже он в этот солнечный день похорошел, приосанился, прорастая на крыше молодой травкой. Справа, петляя и блестя, зигзагами идет от озера Векса.

Сквозь прорывы в стене тростников я вижу редкие ивы, мерцающую гладь озера и одинокий домик Новожиловых, словно повисший в мареве на грани вод у самого истока реки. Недавно только я узнал, что Новожиловыми они стали еще на памяти людей, а раньше вроде бы звались по-иному, но как — никто теперь не помнит. И жили в Рыбачьей слободе. Когда же здесь был построен рыбный заводик — коптить и засаливать свежие уловы переславских рыбаков, — сторож завода, перебравшийся сюда с семьей из Переславля, получил прозвище «Новожилов»: на новом месте жить начал. От заводика сейчас уцелели только остатки свай, торчащих поперек реки. Сама Анна Егоровна перебралась в город, на старости лет выйдя замуж за какого-то вдовца, то ли свойственника, то ли дальнего родственника, и в доме остался Виктор с женой и детьми…

Из-за леса долетает слабый гудок мотовоза.

Я оттаскиваю лодку к ближайшему кусту, обматываю ствол цепью, длинное весло засовываю в заросли крапивы и смородины. Потом, взяв рюкзак и лопату, отправляюсь в лес.

Иногда земля удивительно долго хранит следы человека. Лет тридцать прошло с тех