Гутенберг испробовал разные способы копирования, которые пригождались ему в гравировке. Он попробовал перевести написанные буквы на чистую бумагу, слегка надавливая на каждый символ короткой затупленной иголкой. Однако результат был ужасающий: бесценная городская Библия оказалась неисправимо испорчена. Иоганн предпринял еще одну попытку — с помощью легкого прозрачного тюля: он положил ткань на Священную Книгу и принялся водить по тюлю тонкой кисточкой. Конечно, ему удавалось таким образом почти идеально повторять очертания знаков, но этот способ не давал возможности перевести буквы на другую поверхность: под давлением иголки тюль комкался. И вот, прежде чем Гутенберг отдал себе отчет в происходящем, он остался без бумаги, и восполнить эту нехватку было очень сложно.

В Страсбурге работала только одна бумажная фабрика, принадлежавшая братьям Хайлманн. Со старшим из них, Андреасом, Иоганн был неплохо знаком. Друзьями они не были, но поддерживали приятельские отношения. Дом Хайлманнов снабжал бумагой управу бургомистра, и именно Гутенберг осуществлял все деловые операции: он решал, сколько бумаги требуется для изготовления гравюр. Андреас всегда интересовался воздействием разных типов чернил на разные типы бумаги, степенью поглощения чернил, сроками высыхания, воздействием деревянных и металлических прессов. Гутенберг, со своей стороны, обогащался сведениями об изготовлении бумаги. Он хотел узнать об этом процессе как можно больше — и о древнем египетском папирусе, который делали из тростника, произраставшего по берегам Нила, и о старинном пергаменте.

Хайлманн рассказывал, что на самом деле свитки из бычьей кожи использовались еще в самые отдаленные времена и даже первые экземпляры Библии писались на пергаменте. Впрочем, Марко Поло сообщал в своей «Книге о разнообразии мира» о том, как китайцы производят бумагу из риса, тростника, хлопка и даже из отходов шелкового производства. Андреас утверждал, что льняная бумага, изобретение которой приписывали себе французы, вообще-то, была придумана намного раньше, на Дальнем Востоке.

Хайлманн заметил, что в последнее время Гутенберг стал заказывать больше бумаги, хотя производство гравюр не возросло. Андреас сам доставлял заказы на склад при управе бургомистра и не понимал, почему бумага так быстро расходуется. Городского казначея это обстоятельство тоже удивляло. Им обоим было неведомо, что Иоганн тайно собирал излишки бумаги, с муравьиным упорством выносил их под одеждой и доставлял в свой тайник в аббатстве.

Гутенберг понимал, что действия его весьма рискованны, что перерасход бумаги уже становится заметен и что это несоответствие скоро возбудит подозрения. И весь его замысел обречен на провал, если он немедленно не обеспечит себе постоянный источник бумаги. Хайлманн, особо проницательный в денежных вопросах, уже догадался, что у талантливого гравера имеется и другое прибыльное занятие. Нескрываемый интерес Гутенберга к определенным техническим деталям, беспокойство из-за бумаги, настойчивость его расспросов, удивительная для обычного гравера, — все это побудило Андреаса выяснить, какими тайными делами занимает свою голову и время этот сдержанный человек. Однажды, скинув с плеч тяжелый тюк бумаги и уловив отчаянный взгляд Гутенберга — тот был похож на голодающего перед началом пира, — Хайлманн задал прямой вопрос:

— Что за странные дела у вас появились? Вы можете быть со мной откровенны. Я ведь вижу, что ваш интерес к моей бумаге выходит далеко за пределы граверных работ при управе бургомистра.

Гутенберг побледнел и сглотнул слюну; он не мог произнести ни слова, по лицу его блуждала идиотская улыбка.

И тогда Андреас удвоил ставку:

— Я не хотел бы вмешиваться не в свое дело, но для меня очевидно, что бургомистру не нужно столько бумаги, сколько вы заказываете каждую неделю.

Хайлманн заметил, что последние слова привели его приятеля в ужас, и, дабы успокоить собеседника, сразу же сменил тон; речь его стала тихой и доверительной:

— Вообще-то, казначей успел со мной поделиться своими сомнениями, но я, конечно, постарался его убедить, что все в порядке.

После этих слов Гутенберг понял, что Андреас готов сохранить свои подозрения в тайне — в обмен на участие в деле. Мысль о том, чтобы вовлечь в свое предприятие единственного во всем Страсбурге изготовителя бумаги, тотчас представилась Гутенбергу указанием свыше. Все складывалось как нельзя лучше. И тем не менее он не собирался раскрывать Андреасу свою тайну — Гутенберг не доверял даже собственной тени. Молчаливая борьба, происходившая в душе гравера из Майнца, не укрылась от Хайлманна. Он понимал, что сейчас ему лучше помолчать. Фабрикант провел рукой по стоике бумажных листов, словно поглаживая собаку; он давал Гутенбергу понять, кто он таков: полновластный хозяин бумаги. Это простое действие сработало незамедлительно: Иоганн глубоко вздохнул и заговорил.

— Это святые реликвии, — шепнул он на ухо приятелю. — Самые потрясающие реликвии, вам такие и не вообразить.

Лицо Андреаса просияло. Ему было известно, что в последнее время многие мошенники весьма топорно подделывают гвозди распятия, крайнюю плоть Христову, священные саваны, плащаницы, терновые венцы, щенки Святого Креста и даже целые кресты, но ему было известно также, что из рук Гутенберга всегда выходят вещи исключительные.

— Реликвии? Очень интересно. А можно полюбопытствовать, какие именно реликвии? — поддержал разговор Андреас.

Гутенберг ответил с убежденностью, идущей от самого сердца:

— Подлинные реликвии.

И тогда Хайлманн звучно расхохотался.

— Вы собираетесь подделывать подлинные реликвии? — изумился фабрикант, давясь от смеха.

— Божье Слово подделать невозможно — его можно только разносить по свету, как ветер разносит добрые семена. Семя, которое слетит с моих рук, принесет плоды. А фальшивое семя никогда не принесет плодов — ни подлинных, ни фальшивых. И больше я вам ничего не скажу.

Гутенберг говорил с такой загадочной убежденностью, что у Хайлманна пропала всякая охота смеяться. Краткая речь Иоганна прозвучала столь искренне, что Андреас понял: что бы ни слетело с этих рук, будет грандиозно. И спрашивать больше ни о чем не следовало.

— Приходите завтра на фабрику, я выдам вам достаточное количество бумаги. А если через неделю я смогу лицезреть ваш загадочный плод, вы получите новую партию.

— Через месяц, — поправил Гутенберг.

Фабрикант тряхнул головой, оценил это обещание и согласился.

— Мы компаньоны, — объявил он, протягивая руку.

— Мы компаньоны, — согласился Гутенберг, подкрепив свои слова рукопожатием.

Вот так в подвальном складе управы бургомистра Андреас Хайлманн и Иоганн Гутенберг заключили тайный союз.

Весь город был поражен известием о смерти Ханны. Кошмарная последовательность женских смертей затмила даже суд над изготовителями фальшивок. Впрочем, жители Майнца, за отсутствием виновного и даже подозреваемого, чувствовали себя совершенно беззащитными. И хотя были среди них и такие, кто утверждал, что убийца проституток оказывает неоценимую услугу всему городу и освобождает от неприятной работы власть имущих, мало у кого руки были настолько чисты, чтобы бросить первый камень: почти каждый мужчина в Майнце хоть раз да заходил к шлюхам. В этом городе харчевню от бардака отделял в буквальном смысле один шаг. Женщины боялись, что их или, куда хуже, их дочерей перепутают с проститутками, — в конце концов, как отличишь на взгляд женщину достойную от шлюхи? К тому же ярость, с которой Почитательниц убивали и истязали, свидетельствовала о больном рассудке убийцы: такой человек из одного только каприза мог решить расширить круг своих жертв. Самим судьям, ведущим процесс по подделке Библий, иногда начинало казаться, что они попусту тратят время на этих никчемных мошенников, тогда как весь город трепещет перед поистине кошмарными преступлениями. И Зигфрид из Магунции решил оседлать чувство всеобщего сострадания к женщинам, чтобы подбросить, в огонь новых дров и сформулировать еще одно обвинение в адрес Гутенберга: