человек, а чуть дальше, под другим деревом – еще. Одинокий девичий голос тосковал, и печалился, и звал кого-то, и сокрушался, но необычайная звенящая радость была в нем в то же самое время, и восторг, и полнота любви, и надежда. Я боялся шелохнуться, громко вздохнуть – чтобы не потерять ни звука песни, ни ноты мелодии, которая никогда ведь не повторится, как не повторится такая именно тарусская ночь, как не повторится все-таки ни одна минута нашей быстротекущей, нашей единственной, нашей таинственной и прекрасной жизни.

На улице, идущей под уклон, не было ни одного фонаря. Впереди и внизу – огромный и полный мрак. Наконец, когда весь свет остался позади и привыкли глаза, стали видны скромные огоньки бакенов, пристань, очертания спящей реки. Остановившись, я присел на одну из перевернутых лодок, погладил ладонями сухое шершавое днище.

Впереди, за рекой, за лесами, за неясной линией горизонта, спал сейчас, отдыхая, непостижимый, бесконечно разнообразный мир с реками, равнинами, городами, деревнями и людьми…

Вывело меня из этого состояния вполне реальное ощущение капель, падающих на голову, за шиворот, на лицо, – теплых и приятных капель, но все учащающихся, грозящих перейти в ливень. Я поднял глаза к небу и не увидел звезд. Предостерегающе заурчало вдали.

Не спеша поднялся я с лодки, бросил последний, прощальный взгляд на спящую реку, на темную даль, зашагал к гостинице. А теплый редкий дождь, как будто нарочно, как будто дожидаясь, пока я дойду до укромных стен, не усиливался, небо терпело, урча от сдержанной мощи. Дойдя до гостиницы, я не стал заходить сразу, остановился, вдыхая свежесть, – но тут уж терпение всевышнего лопнуло, и хлынул мощный, прямой, полноводный ливень, окончательно нарушивший состояние очарованности и тишины.

Со спокойной совестью, убедившись, что песня допета, дослушана до конца, вошел я в гостиницу, поднялся на второй этаж, развернул свежие крахмальные простыни на постели и, ощутив мгновенно одуряющую усталость, лег и уснул сразу, как провалился, с одной лишь счастливой мыслью: мое путешествие только еще началось.

Я понял: Ока, ее теплая вода, песчаные отмели, на которых хрустят ракушки, крутые и пологие берега, прибрежные камни, ивы – все это как раз для меня. И что бы я потом ни увидел, на каких бы реках, в каких местах бы ни побывал, лучше все равно не найду. Очень хорошие, даже прекрасные реки и места могут быть. Но лучше – нет. Тут – моя Родина.

Сосед

Перед самым отъездом из Москвы произошла у меня неприятность, которую я долго не мог вспоминать без пылкой досады.

Узнав о моей идее, родственники и знакомые реагировали каждый по-своему – в основном все же доброжелательно, – но вот один сосед по коммунальной квартире, врач, Иосиф Хайкин, был первым да, в сущности, и единственным, кто категорически и бесповоротно возражал против моей поездки.

Вообще он так близко к сердцу принял мое решение, так остро реагировал на него, что я долго не мог понять, в чем же все-таки дело.

Началось с того, что я обратился к нему по поводу расширения вен на левой ноге. Дело в том, что приблизительно год назад мы с приятелями как-то соревновались: кто сделает больше «пистолетиков», то есть приседаний на одной ноге. По-глупости делали мы это без необходимой разминки. Я победил – присел на левой, толчковой, ноге больше всех – аж 45 раз! – но был наказан за свое чрезмерное рвение – стали вылезать вены чуть ниже колена… И вот я обратился к врачу за советом.

Спокойно он ощупывал мою ногу, но когда я сказал, что вот, мол, еду на велосипеде, один, хочу добраться до Одессы из Москвы, он взглянул на меня как-то странно, и пальцы, ощупывавшие ногу, напряглись.

– Один? На велосипеде? До Одессы? Это еще зачем?

Мы с ним и раньше частенько расходились во мнениях, но такой резкой реакции на мои слова я не ожидал.

– Ну, как же, – сказал я. – Природа, люди… Настоящая жизнь. Интересно же!

– Ну и что ты там будешь делать один? – с каким-то странным раздражением перебил он меня. – Я понимаю, поехать на машине, компанией. Коньяк, шашлык, девушки. А так… Мне это совершенно непонятно.

Я вдруг почувствовал, что не смогу ему объяснить.

– Смотреть буду. Ночевать у местных жителей. Купаться… –сказал я, все-таки.

– Ночевать у местных жителей? – повторил он с недоверием. – Это еще зачем? Смотреть? Что смотреть-то?

Он опять с каким-то раздражительным недоумением смотрел на меня. И наконец вынес свое окончательное резюме:

– Какая чепуха! Ничего не понимаю. Чего ты там увидишь, на дороге? И педали крутить без конца…

Он явно не понимал меня. А я его. Ну какое ему дело, казалось бы? Я, что, уговаривал и его, что ли? Но он в явном раздражении прошелся по комнате и сказал:

– Знаешь, я теперь буду воспринимать тебя как человека в высшей степени странного. А с твоей ногой дело дрянь. Нужна операция. Ехать я тебе ни в каком случае не советую. Вообще рекомендую продать велосипед и готовиться к инвалидности. Да ты ведь и не мальчик уже. Удалить вены, конечно, можно. Но велосипед и все такое придется оставить.

Растерянно я поблагодарил его и пошел в свою комнату. Почему-то я был уверен, что ничего страшного с моей ногой нет. Ездил ведь по городу столько, гимнастикой занимался, бегал – и ничего. Но меня удивила его реакция.

Все же я показал ногу еще двум врачам – физкультурному и хирургу, – и оба сказали, что ехать без всякого сомнения можно, нужно только бинтовать эластичным бинтом. Даже полезно ехать, потому что умеренный спорт повредить никогда не может. Об инвалидности и прочем смешно, конечно, и думать.

Сосед же, встретив меня в очередной раз в коридоре, опять странно посмотрел и спросил:

– Все-таки едешь?

– Еду, – ответил я.

– Безумству храбрых не поем мы песню! – продекламировал он, и опять неприязнь так прямо и излучалась от него.

«В чем дело? – думал я, недоумевая. – Почему мое решение так его раздражает?» Лишь много позже я понял, что некоторые люди терпеть не могут, если кто-то поступает не так, как они, живет по-другому и не подчиняется их советам.

Теперь же, в пути, я не раз говорил встречным, что еду, мол, в Одессу, еду один, из Москвы. И каждый раз видел – ровно наоборот! – доброжелательные, по-хорошему сочувствующие глаза…

– Если вам непонятно, это не значит плохо, – сказал я тогда в коридоре соседу, но он не опустился до диспута со мной.

Естественно.