– Будет сила, – уверил Ной. – Ярость по всем душам вскипает. Чем лютее будут править, тем скорее пожар займется. В какую сторону податься только? Мы ведь сейчас с Селестиной Ивановной оба как зафлаженные волки, – признался он. – Скрываемся от властей. Розыски, поди-ка, теперь уж в станицу посланы.

– Трудное у вас положение, – согласился Курбатов. – Хуже некуда! Я сразу так и подумал: в бегах Ной Васильевич. Убьют его казаки за Гатчину и Смольный!..

– Кабы только это! Одна дорога осталась – в тайгу! По слухам, где-то здесь организуется партизанский отряд.

– Откуда у вас такие данные?

– Знающие люди говорили.

Курбатов прошелся вокруг стола, нацедил из самовара чашку чая, сел.

– Есть у меня на примете человек, да только прежде посоветоваться надо, – сказал он, раздумчиво помешивая чай ложечкой. – Погостите денек, отдохните. А я завтра в одно место съезжу.

– Терентий Гаврилыч, вы с Кульчицким не знакомы? – спросила Селестина. – Он тоже политкаторжанин, жил в Дубенском, часто наезжал в Минусинск, когда я там работала.

– Как же! Как же! – оживился Курбатов. – Друзья мы с молодых годов. Вместе в ссылку прибыли. Одно время разошлись как-то. Женился я, семьей обзавелся, хозяйством… Да ухнуло теперь все хозяйство! А он так бессребреником и остался: ни кола ни двора! Может, так и надо было? Жену отхватил из богатого кержачьего дома, красавицу, рукодельницу, а ничего не взял у ее папаши в приданое. Проживем, мол, своим трудом. Он же отличный кузнец. Подковы ковать, гвозди там – это для него плевое дело. Ну а Клавдея его опояски ткет на кроснах. Удивительной красоты. Из гаруса. На божницу бы весить эти опаяски – художество! Так и живут в Дубенском. Детей у них нету. Ну, да им и без детей не скучно. Характер у обоих веселый, открытый на чужую беду и на радости. Вот позавчера приезжал ко мне, овес для коней увез, которых мужики прячут в тайге от властей. Вы бы сразу так и сказали, что знаете его. А то ходим вокруг да около! Вам к нему надо подаваться. Повстанческий отряд он организует.

– Я же говорила, Ной Васильевич, что они друзья!

– Еще какие друзья! – подтвердил Курбатов.

Проговорили до третьих петухов.

Когда в окошке чуть стало отбеливать, Селестину разбудил зычный голос:

– Вставай, комиссар! Проспишь все царство небесное!

Поспешно одевшись, Селестина выскочила в переднюю избу.

У кипящего самовара сидели Курбатов, Ной и размашистый в плечах, заросший кудрявой светло-русой бородой, улыбающийся Кульчицкий.

– Станислав Владимирович! Когда же ты успел?!

– Ночью подъехал, – сказал, обнимая Селестину, Кульчицкий. – А я-то все ждал, ждал кого-нибудь из Красноярска! Ходят слухи про провал комитета, но точно ничего не известно. Ну, рассказывай!

Селестина сообщила печальные подробности гибели Машевского, Прасковьи Дмитриевны и других товарищей.

– Кто же там остался теперь?

– Артем Иванович Таволожин. Надеется восстановить связь с Центром. Анна Ивановна Рогова, Яснов, Абдулла Сафуддинович, есть еще люди!.. А мы вот с Ноем Васильевичем к тебе… Примешь?

– Есть хоть у вас какие-нибудь документы? Хорунжему тяжело будет!

– Про хорунжего забудем, Станислав Владимирович! Таволжин обеспечил нас документами. А Ной Васильевич теперь рабочий депо – Иван Васильев.

– Грузи, Терентий, еще телегу овса. Думаешь, я задарма к тебе приехал? Видишь, в нашем полку прибыло! – весело сказал Кульчицкий. – Мужики не выдадут, а с казаками так и так столкнуться придется. Будет у нас теперь свой комиссар!

– Новостей никаких нет? – спросил Терентий Гаврилович. – После твоего выступления на сходке начальство должно бы припожаловать.

– Пока никто глаз не кажет. Тишина и сонность до одури. Перед бурей тишина. Уездное начальство все еще думает, как в бараний рог согнуть и без того согнутого мужика. Пусть думают!

Нагрузили телегу овса и проводили Кульчицкого.

II

В село Дубенское приехали среди ночи. Погода выдалась сухая, с морозцем. Отыскали избу Кульчицкого на краю села, как обсказывал. Постучались в окно не спешиваясь. Баба выглянула: кто такие?

– Позови самого, Клавдея Егоровна!

– Самого-то нет. С вечера уехал в тайгу на пасеку. Верст семь так. Он говорил про вас. Беда-то у нас какая случилась! Ой, ой! Со дня на день ждем карательный отряд. Оденусь-ка я да поведу вас на пасеку. Станислав Владимирович на рассвете собирался поехать по деревням: в Черемушки, Восточное – по всей волости, предупредить мужиков, чтоб в случае чего на помощь пришли…

До пасечной заимки добирались часа три – темень, глухомань.

Ной с Селестиной спешились возле омшаника. Кругом стояли порожние улья один на другом. Коновязь. Чернели по взгорью сосны. Плеснуло светом из распахнутой двери избы.

– Кто там?

– Это мы, Станя. Свои. Гостей привела. Встречайте! – откликнулась Клавдия Егоровна.

– Ну, товарищи, – воскликнул Кульчицкий, обнимая Ноя и Селестину. – Вы поспели как раз на «горячее». Каша у нас тут заварилась! Теперь расхлебать бы только!

Кульчицкий представил односельчан: бывших фронтовиков унтер-офицеров Василия Ощепкова, Алексея Пескуненкова, а трое других – крестьяне из деревни Черемушки.

– Это, товарищи, тот самый Иван Васильевич Васильев, про которого я вам рассказывал. И Селестина Ивановна Грива, мой старый друг, фронтовичка и красный комиссар.

События в Дубенском начались просто…

На сельском сходе крестьяне вынесли резолюцию: никому из мужиков в белую армию не идти, налоги за три минувших года не платить – у самих портки на теле не держатся, и главное – восстановить Совет в Дубенском, а так и по всей волости.

На другой день после сходки из волостного села Тигрицка прибыл акцизный начальник с участковым милиционером, двумя казаками Каратузской станицы и управляющим волости богачом Дрюмовым.

Созвали народ, чтобы повязать зачинщиков прошлой сходки. Послушали мужики сладкие речи волостного управляющего, акцизного начальника, и когда те потребовали арестовать заводилу непорядков – бывшего политкаторжанина Станислава Владимировича Кульчицкого, а заодно с ним бывших фронтовиков – унтер-офицеров Василия Ощепкова и Алексея Пескуненкова, сходка единым духом рявкнула: «Не будет того! Как бы мы вас всех тут не заарестовали! От резолюции не откажемся, и никто из мужиков в белую армию не пойдет!»

Милиционер с казаками выхватили оружие. Мужики повязали их, намяли бока, отобрали револьверы и шашки. С того и пошло. Избитые и обезоруженные служивые с управляющим волости и акцизным начальником поспешили в Минусинск с неслыханной вестью: бунт в Дубенском! III

Было воскресенье…

Усердно пели колокола, псаломщик Феодор старался: наказал звонарю Даниле, чтоб всю свою сноровку вложил в воскресный благовест. На то была причина: минуло три дня напряженного ожидания после печального события, когда сельчане изрядно поколотили волостное начальство с милиционерами и двумя казаками.

Почему не едут власти? Что бы сие значило?

Псаломщик Феодор рассудил так: власть, она тоже не дура! Поня тие имеет: народ забижать нельзя – бунт произойти может. А к чему власти бунт? Ни к чему. Должно, акцизного заарестовали за превышение власти, и милиционеру досталось с казаками: не лезьте на рожон! Ну а коль все сошло, слава Христе, то надо и грехи замолить сельчанам: ишь как ревели на сходках! «Возвертайте Советы!», «Не признаем белую власть из буржуев и серых кратов!», а что обозначают «серые краты» – сами того не ведают. Грехи, грехи!..

А посему лупи, Данила, в колокола! Лупи на всю силушку, чтоб все явились в церковь, раскаянные и смеренные, яко овцы Господни.

– Бом! Бом! Бом!

А слышалось:

– Зовем! Зовем! Зовем!

Народ со всего села – и стар и млад, женщины и мужики густо повалили в церковь. Разве кто из власти посмеет плетей всыпать в воскресенье? Да и грешники мучили. Ишь как базлали на двух сходках! Ой, худо, худо! В белую армию не идти, податей не платить, живность не сдавать, начальству шейной мази подкидывать, милицию и казаков разоруживать. Ой-е-ей! Ладно ли? Послушать надо батюшку Григория, сытенького, щекастенького, кругленького, румяного, в меру плешивого, не в меру скупого; у батюшки Григория – садик с десятинку, яблоки выращивает, малинку, смородинку, в городе приторговывает, статейки умильные пописывает в «Свободную Сибирь», книжки сочиняет, завсегда потрафит власти и к тому сельчан призывает. Еще при царе батюшка сподобился – орденок получил, хотя и не «Анну» на шею, но и не железку же! Умнющий батюшка, слова не скажешь. А как поет-то! Заслушаешься. «Вот так, значит, потому, значит,