Я приложил два пальца к сонной артерии… Нет, не бьётся. Так, понятно, нахлебался воды утопленник, находится в состоянии клинической смерти. Если не запустить сердце в течение двух-трёх минут — всё, можно сразу нести пацана на кладбище.

Что там делают в подобных случаях? Давить на грудную клетку — можно и рёбра несформировавшиеся переломать, которые, чего доброго, проткнут острыми концами лёгкие. Можно попробовать другой способ.

Я положил парня животом на своё колено, сделав так, чтобы его голова оказалась ниже груди, легонько нажал… Никакого эффекта. Тогда нажал посильнее, и изо рта утопленника полилась вода. А затем он закашлялся, начались рвотные позывы, и у меня камень свалился с души. Ф-фух, кажется, обошлось!

Через пару минут Абакир почти полностью пришёл в себя. Что-то кричал с берега, размахивая руками, Казаков, но отсюда было не расслышать.

— Тебя как звать? — спросил я обрадованного товарища Абакира.

— Уркаш.

— Давай-ка, Уркаш, снимай с себя куртку, а я пока с него мокрую одежду стащу. И греби понемногу к берегу.

Абакира колотило мелкой дрожью. Посиневшими губами он кое-как, прерываясь, выдавил что-то на своём, потом, видимо, сообразив, что перед ним русский, перевёл:

— Даже не понял, как меня за борт смыло. Вы меня спасли? Спасибо вам, дяденька!

— Потом благодарить будешь. Эх, спирту бы сейчас, по идее тебя растереть как следует надо.

Да и мне не помешало бы пару глотков сделать, подумал я, чувствуя, как и меня начинает лихорадить на пронизывающем ветру. Тогда уж лучше я физическим трудом разогреюсь.

— Ну-ка, Уркаш, уступи место старшим.

Не скажу, что я большой мастер гребли, но кое-какой навык с прошлой жизни имел. Да и берег стал значительно быстрее приближаться, когда я взял весла в руки. Правда, лодчонку то ли каким-то течением, то ил просто ветром пыталось отнести от берега, поэтому приходилось прикладывать дополнительные усилия.

— Живой?

Не знаю, к кому относился этот возглас Казакова, но, поскольку все вроде были живы, я, вытаскивая с помощью Уркаша и того же Лукича лодку на песок, ответил:

— Живой. И я, и спасённый.

— Ну слава Богу!.. Как же тебя угораздило в воду свалиться?

Это он уже к Абакиру обращался. Тот испуганно жался в куртку друга. На берегу вроде как казалось не так холодно, как на воде, но всё равно после пережитого ещё и от нервов, наверное, нас с ним колотило.

— Вы где живёте? — спросил я Уркаша.

— Да вон в том посёлке, в Бостери.

— Ну и чешите тогда домой. Ты, Абакир, так и скажи родителям, что в воду свалился, пусть тебе лекарства какие-нибудь дадут на всякий случай, а ещё лучше врачу покажут. Есть у вас тут врач?

— Фельдшер есть, — ответил за него Лёшка.

— Ну хотя бы фельдшеру. Всё, бывайте, пацаны!

И мы с Казаковым поплелись обратно к пансионату. Хорошо, что, перед тем, как устроить заплыв, я догадался снять с себя одежду и обувь, оставалось лишь выжать трусы и носки, которые я всё же не догадался стянуть.

Всю дорогу Казаков не уставал костерить современную молодёжь, которая ни о себе, ни о своих родителях не думает.

— Вот утони он — это какое же горе было бы родителям! — возмущался он. — Тем более если единственный ребёнок в семье. Нет, я понимаю, молодость, всё такое… Сам в детстве был сорванцом. Но всё же, всё же… Эх! Ты сам-то себя как чувствуешь? Не знобит?

— Ну как… После такого купания всё ещё зуб на зуб не попадает. Сейчас нужно будет в столовой водочки грамм двести взять. Если получится, конечно.

— Может, магазинчик какой попадётся? — предположил Лукич.

— Да что-то пока шли оттуда, никаких магазинов я не заметил. Это надо было тогда в тот посёлок идти, как его… Бостери.

В столовую попасть так быстро не удалось. Пришлось ждать, когда вернётся прогулочный теплоходик, когда все соберутся и мы организованным строем войдём на территорию пансионата и затем в отдельно стоявшее здание столовой. Впрочем, в него можно было попасть через переход и из здания самого пансионата, но мы вошли с улицы. К этому времени я уже чувствовал, как меня начинает лихорадить по-настоящему, и похоже, водкой уже было не обойтись.

Её, впрочем, в столовой и не оказалось. Спиртное разливали в баре, но нам туда, как посторонним, ход был заказан. К местным врачам я обращаться не стал, пришлось терпеть до возвращения в Дом отдыха, при котором имелся собственный врач-терапевт. Вернее, врачиха — задастая тётка лет под пятьдесят в больших очках.

— Что случилось?

— Да вот искупался в Иссык-Куле, и чувствую, что лихорадит. Не простыть бы…

— Да вы что, молодой человек! Вода-то ещё ледяная! Вы зачем полезли?!

И ещё минут пять в таком духе. Можно было бы, конечно, рассказать истинную причину моего «купания», но я чувствовал, что мне становилось всё хуже и хуже, и потому попросил врачиху дать мне какие-нибудь таблетки.

— У вас температура 38.2, - констатировала она, посмотрев на отобранный у меня градусник. — И я боюсь, что это не простая простуда. Хрипов в лёгких и бронхах я пока не слышу, но так рано они могут и не появиться. Давайте-ка мы вас в больницу отправим, в город.

— Какая больница, товарищ доктор?! У меня завтра финал!

— Какой финал?! — в тон мне повысила голос терапевт. — Ещё неизвестно, сможете ли вы с постели завтра встать! Пока прописываю постельный режим, а вечером ещё зайду, послушаем вас и померяем температуру. Вы из какого номера?

— Тридцать восьмого…

— Вот и ждите, где-нибудь после ужина загляну. Если состояние ухудшится, то придётся вызывать «скорую». А пока давайте-ка я вас уколю.

— Ну что? — спросил поджидавший за дверью Казаков.

Я махнул рукой:

— Сделала укол, прописала постельный режим и дала таблеток всяких. Вечером зайдёт проверит.

— Ё-моё, а ведь у тебя завтра бой… Это что же, снимаемся?

— Погоди, Семён Лукич, может ещё и обойдётся.

Не обошлось… К вечеру мне совсем поплохело, несмотря на укол и таблетки, и когда врачиха пришла меня проведать, я видел её словно в каком-то мутном мареве. Она приложила показавшуюся холодной ладонь к моему лбу и спустя пару секунд отдёрнула.

— Однако… Ну-ка давайте градусник поставим.

Градусник показал 39.3. Прослушивание лёгких и бронхов при помощи стетоскопа подтвердило наличие посторонних шумов, и вердикт доктора был однозначен — госпитализация. И ещё один укол в мягкое место, после которого мне стало чуть легче.

— Ладно, Лукич, это же не финал Олимпийских Игр, и даже не чемпионата страны, — успокаивал я его, пока