при этом виде боя не меньше, чем при отражении атак танков. Это — контрбатарейная борьба. Причем, это у расчета противотанкового орудия была возможность увидеть танк, который делал короткую остановку и начинал наводить своё орудие на их пушку, хоть и несколько секунд, но было, чтобы прыгнуть в окоп до того, как по позиции был из танка сделан выстрел. При контрбатарейной — часто расчеты слышали только шелест падающих на позиции их орудий снарядов, бежать к окопчикам уже было поздно. Почти единственное, что могло спасти — первым уничтожить орудия противника. А для этого нужно было точно установить их местонахождение на местности, всё остальное — дело техники.

Одним из основных средств для определения местонахождения орудий противника во время ВОВ была — звуковая разведка. Из нескольких точек засекались направления звука от выстрелов вражеских орудий, место пересечения этих векторов на карте давало координаты огневых позиций противника. Это сложные и точные расчеты. Ошибки в них приводили к тому, что наши снаряды падали в чистом поле, а в ответ на позиции советских артиллеристов летели снаряды фрицев.

Служба в подразделениях артиллерийской звуковой разведки, конечно, была не такой опасной, как на огневой, но на порядок сложней и ответственней. В эти подразделения направлялись особенно грамотные офицеры с хорошей математической подготовкой. Такие, как выпускник математического факультета университета Александр Солженицын. Кадры в артиллерии почти на вес золота. Таких было совсем немного. Они и борзели от осознания своей исключительности. Например, Солженицын себе на фронт жену выписал и она несколько недель жила у него на батарее. И командир артиллерийской бригады, в которой Исаич служил, помалкивал. Где он еще мог взять математика с высшим образованием на батарею звуковой разведки? Поставь на эту батарею недоучку и при первом же бое противник, по которому ты открыл огонь по неточным данным, ответным огнем орудия твоей бригады смешает с землей.

А Солженицын в должности командира батареи звуковой разведки был на своем месте, судя по тому, что и в звании рос, и орденами награждался. Поэтому смершевцы не рискнули бы принести командиру артиллерийской бригады в качестве материала на Солженицына для согласования вопроса о его аресте какую-нибудь залепуху. На такого офицера материал должен быть серьезным. Была бы ерунда — не получили бы согласия от командира на арест, побегали бы по своим инстанциям.

А потом — этапирование из-под Кенигсберга аж в Москву. Там серьезное следствие в течение нескольких месяцев. Материалы для рассмотрения пошли не в какой-нибудь трибуналишко на фронте, а в ОСО при наркоме НКВД. Инстанция серьезней, чем любой трибунал армии. В дальнейшем рассмотрим уже конкретней эту структуру — ОСО.

Во всяком случае, если кто-то думает, что Смерш материалы лепил для «галочки», нашли бы кого-нибудь другого, а не командира батареи звуковой разведки.

Но наступает 1957 год. Специально обученные люди берут в архиве следственное дело Солженицына, изучают его и, в результате, выписывают ему такую справку:

Это либо колдовство, либо волшебство. Из дела, которое хранилось в архиве, исчезли все материалы, содержащие сведения о составе преступления.

Несомненно — волшебство, потому что сам Александр Исаевич в «Архипелаге ГУЛАГ» четко написал, что он себе статью заработал, обозначил себя как сознательного борца с Системой.

Но как такое могло произойти с делом, которое хранилось в охраняемом архиве МВД? Какие гномы-тролли проникли ночью в этот архив и поколдовали с делом «жертвы сталинизма», в результате чего полковник юстиции Конов в нем не обнаружил доказательств преступления?

Как вы, наверно, начали уже подозревать, я дальше буду «слегка» глумиться над ставшей почти аксиомой у наших историков — «историк должен работать в архивах». Автор этого выражения — тоже личность интересная, мы и о нем поговорим…

* * *

Да не только с делом командира батареи звуковой разведки произошли в архиве чудесные превращения. 1956 год оказался тяжелым временем для лиц с тонко организованной психикой. Легче всего ломаются тонкие структуры, тонко организованная психика и не выдерживает, когда на глазах ее обладателя происходят такие вещи с архивами. Особенно если на эти тонкие структуры воздействовать портвейном, любимым эликсиром творческого вдохновения молодой интеллигенции тех лет.

Поплыли, вместе с сигаретным дымом, из кухонных форточек на оттепельные улицы баллады про вчера еще любимую страну и любимого вождя:

Плохо спится палачам по ночам,

Вот и ходят палачи к палачам,

И радушно, не жалея харчей,

Угощают палачи палачей.

На столе у них икра, балычок,

Не какой-нибудь — «КВ» — коньячок,

А впоследствии — чаек, пастила,

Кекс «Гвардейский» и печенье «Салют»,

И сидят заплечных дел мастера

И тихонько, но душевно поют:

«О Сталине мудром, родном и любимом…»

Ну а чего вы хотели, если вернулся в Ленинград Жора Жженов, полностью оправданный. За что сидел? Да ни за что! Палачи из ОСО влепили за шпионаж «пятерку» просто так. Наверно потому, что просто морда была на шпионскую похожа, ведь недаром потом в кино шпиона играл.

Так мало того, что этих шпионов всех под метелку выпустили, они же еще на каверзные вопросы: А чего ж ты на суде во всем признался? — отвечали, что когда придет время и откроются страшные архивы, все и увидят, что листы с его признанием залиты кровью из разбитого носа. Пытали палачи.

До самой Перестройки ждали тонкие натуры открытия архивов, чтобы узнать всю правду о той стране, в которой они жили. Так и говорили: когда архивы откроются, мы всю правду и узнаем.

Сама проходившая на их глазах жизнь тонкими натурами правдой не воспринималась. Реальная жизнь не соответствовала тому, что рассказывали знающие люди. Бывший командир батареи звуковой разведки своими же глазами видел, что полстраны сидело, вторая половина — охраняла. И ему же верили! Таково свойство натуры с тонкой организацией психики. Вроде оно само и не сидело, и не охраняло, но верило…

…А перед тем, как перейти к тому, как с помощью архивов наша отечественная историография (по зарубежным шпаргалкам. Запомните просто пока это) полстраны посадила, и за время, которое получило название «Большой террор», за один год и три месяца, расстреляла 656 тысяч человек — пример поразительнейшей наглости. Уже по прошлым моим книгам читатели знают, какие эпитеты я употребляю в отношении наших историков. Это я еще стараюсь мягче.

Давайте посмотрим на один документ. Архивный.