ясно, что будет это бесполезно. Одолевает такое же бессилие, как в день гибели Тимура. Женщина порывается в тапочках и халате рвануть вниз, но огромная двухсотметровая квартира не позволит сделать это быстро – даже до входной двери не добежит!

Глаза судорожно ищут предмет, которым можно отвлечь киллеров, бросив его им под ноги. Не находя такого, замирает. Все как в кино в замедленном воспроизведении. В руках появляются пистолеты. Их не видно точно, просто черные предметы. Руки с ними приближаются к другим, соприкасающимся с железом, передергиваются затворы. Как синхронизированы их движения!..

Опять те же звуки! Только сейчас они более глухие. Бизнесмен покидает автомобиль, закрывает его, и ничего не заметив, подставляется под пули – они не мажут. Под ведущейся стрельбой он не успевает забежать в подъезд, уже раненным прячется за машину, оставленную рядом (точно стоящую на месте, где стояли 17 января 1995 года «Жигули» Тимура). Стрельба продолжается, он падает. К лежащему подходит тот, что оказался ближе, и добивает в голову. Оба неспешно скрываются, через арку, уходя не на Садовое кольцо, а через дворы…

Хлебникова высовывается по пояс, прислушивается – слышен стон. Нервы на пределе, путается «сегодня» с 17 января. Еще минута и она быстро приходит в норму, будит дочь Екатерину:

– Срочно звони в скорую и милицию!

Берет что-то из аптечки, устремляясь на помощь. Находит еще живого в луже крови, дает понюхать нашатырь на ватке, чтобы не терял, по возможности, сознание. Мужчина дышит, стонет, не говорит. Зато кричит она:

– Смотри на меня! Не закрывай глаза! Видишь меня? Сейчас тебе помогут.

Мозг пронизан мыслью: «То же место! Опять кровь на ТОМ ЖЕ САМОМ МЕСТЕ! Это не кончится НИКОГДА!». Шокированные соседи, видевшие последствия, выползая, вместо помощи удивлялись и судачили, говоря: «Опять она!». Смотрели то на ее, то на букет цветов, вставленный в водосточную трубу, под которой снова виднелось бурого цвета пятно. Приехала «скорая», забрав раненного еще в сознании. Он забылся по пути, а умер через двое суток в институте имени профессора Склифосовского…

* * *

Прошло несколько лет со дня смерти Тимура Хлебникова, отношение к нему жены, теперь вдовы, нисколько не поменялось. Каждый день начинался так же, будто его убили только вчера…

Её дети обожали и обожают друг друга. Катя кормила маленького Георгия, меняла памперсы. Они постоянно обнимались. Они сами этими тягой, вниманием, любовью друг к другу компенсировали недостаток материнского внимания и тепла. Надя закоченела, замерзнув изнутри, ее чада грелись собой, отогревая периодически и мать.

Однажды в детском садике воспитатели готовились с детьми к празднику 23 февраля. Основной акцент был поставлен на поздравлении отцов. Георгия, чтобы не отличался от остальных, тоже попросили рисовать танк, салют и цветочек, увенчанные надписью: «Дорогой папа! С праздником!». Он выполнил, закусив губу.

На утренник он пришел нарядный, пел в строю песню, посвященную сильному и доброму отцу… пел с огромными немигающими глазами цвета ореха, какие были когда-то у отца, но у сына переполненные… пустотой. Дети улыбались навстречу восторженным и довольным взглядам родителей мужского пола, а он смотрел на мать, не улыбаясь, не плача, не понимая, за что ему это, но пел…

Когда сыну шел шестой годик, мать повела детей в зоопарк. Около вольера с маленькими обезьянками сына окружила толпа взрослых с детьми разных возрастов смеющихся, выкрикивающих разные шутки, веселящихся, радующихся представлению – обезьяньи детки кувыркались, играя и кривляясь, что действительно не могло не приводить в восторг даже родителей. Надя и дети не могли протиснуться сквозь толпу, как и многие другие, оказавшиеся за заслоном первых рядов. Папы быстро находили выход из создавшейся ситуации, сажая детей себе на плечи.

Как не пытались взгромоздить Георгия себе на плечи, ничего не получалось – мальчик уже в этом возрасте стал для дам неподъемным. Он так и остался стоять на земле, глядя то на мать, то на смеющихся детей, то на небо. Вдова НИКОГДА не сможет забыть этого взгляда, будто снова вырывающего сердце из груди, вместе со всеми, тянущимися за ним сосудами…

Заглянув во внутренний мир Надежды, мы не смогли бы остаться спокойны, хотя и оглохли бы от его пустоты и выжжености. Не было ни одного уголка, не помнящего боль или не трепещущего воспоминаниями о потерянном муже, счастье, самой жизни. Как большинство знакомых, неспособных переносить чужое горе, находясь рядом, как сдавшая свои позиции отошедшая когорта, взирала бы на муки со стороны, а то и вовсе ретировалась за скрывающий чужую надоедливую печаль, последний редут.

Строки «Черного дневника» открыто признают справедливость предположения о редкости настоящих друзей, с честью переносящих чужую беду, сопереживающих не в стороне, а сердцем к сердцу:

«…Я была как Каренин у Толстого, который понимал, что «… не может отвратить от себя ненависти людей от того, что он постыдно и отвратительно несчастлив. Он чувствовал, что за это, за то самое, что сердце его истерзано, они будут безжалостны к нему. Он чувствовал, что люди уничтожат его, как собаки задушат истерзанную, визжащую от боли, собаку».

Сначала меня терпели, участливо кивая головами. Приходили – понимали, что я в состоянии говорить только о Тимуре… и приходили все реже, перестав приходить совсем, тем более приглашать меня – ну сколько можно?! Я не могла отвлечься на светские сплетни, разговоры о морщинках, лишнем весе, новых шубах… Я как бы выпала из привычной обоймы… Я стала раздражать людей…

И это один из плюсов выхода из тусовки – понимаешь, кто есть кто, кто настоящий, а кто подделка, кто золото, а кто дешевая китайская позолота».

Калинины не забывали – приходили сами или приглашали ее с детьми в гости. Однажды после концерта они вместе приехали. Еще на подъезде Надя старалась поймать их на входе, глядя сверху из окна. Выглянула в очередной раз, чуть не вскрикнула – место, пропитанное кровью Тимура, было покрыто, как ковром, цветами, которые подарили Александру Калинину на концерте…

Георгию было четыре годика, когда на очередном концерте, он выбежал на сцену и направился прямиком к певцу. Калинин в длинном концертном пиджаке, похожем на блестящее серебряное пальто, наблюдал за этим приближением, совершенно забыв о зале. И каком зале! Малыш подошел и с ангельским видом, глядя огромными глазами, протягивая ручку, произнес:

– Саш, дай микрофон!

Кремлевский дворец затих…:

– Микрофон тебе дать?!

Шесть с половиной тысяч зрителей начав улыбаться, очень быстро перешли на смех и рукоплескания… Надя, присутствовавшая тоже, сидела в первом ряду. На ее лице играла очень редкая улыбка, наверное, первая, соответствующая