Спиной я почувствовал, как холоден старый безумновский дом с проваленными стенами – и слегка очнулся.

* * *

– Вот дуры, – застенчиво сказал Колупаев. – Чего они, а?

Содержание дальнейшего разговора я здесь пересказывать не могу. Вот и сейчас, спустя почти тридцать лет, пересказывать его мне стыдно.

Практически каждое произнесенное Вовиком и Демочкой тогда слово я не мог понять – и мне, пожалуй, требовался перевод с длинными объяснениями. Но я перевода не потребовал, а просто залез на окно и спрыгнул.

Трудно сказать, почему я не сломал ногу. Наверное, в этот день мне все-таки везло. Долго я лежал на чужой земле чужого двора и приходил в себя. А Вовик с Демочкой хохотали из окна.

Так я познакомился с райским садом. И увидел чужой двор.

* * *

Колупаев послушно шел за мной и оглядывался. Видимо, ему сильно хотелось вернуться.

А я был страшно рад увидеть опять свой родной двор. Вы даже не представляете, как я был этому рад.

...Жизнь Вовика и Демочки представилась мне с этих пор по-другому. Из одного старого дома они глазели на другой старый дом. Странные люди! Пытки, девушки, упыри и маляры-штукатуры, Вовик с Демочкой, голуби и голубятники – все слилось для меня тогда в один глупый и невнятный сон, который с тех пор иногда снился мне с удивительным постоянством. Я просыпался страшно рассерженный, гнусно ругая проклятый чужой двор, но вот беда – с тех пор он меня так и не оставляет. И часто-часто вижу я деревянный дом, куда меня ведут, ведут и никак не могут привести... И девушек, живущих в этом доме. На втором этаже.

А вот упыри с носовыми платками и перочинными ножичками во снах моих теперь уже не присутствуют.

Наверное, все это покажется вам смешным и глупым. Возможно, что вы будете правы, если просто пожмете плечами на этот мой рассказик и фыркнете равнодушно. Ну что ж...

Но далеко не всегда страстная любовь к родной земле и к родному народу, который проживает на этой земле, была у меня на высоте. Прямо скажем, иногда она была совсем не на высоте.

Особенно когда приходилось есть эту самую землю ртом.

А что поделаешь? Такой была традиционная пытка нашего двора! Можно было, конечно, и не есть. Но тогда приходилось еще тяжелее...

– Что? – возмущался Колупай. – Не будешь? Тогда я тоже не играю! Мне что, больше всех нужно?

И едва он произносил эти загадочные слова, наступала полная тишина. Все в полной тишине смотрели на меня. Потому что есть землю отказывался, как правило, я. Все остальные, морщась и кривясь, как-то проглатывали или делали вид, что проглатывали маленький какой-нибудь кусочек почвы или там песочка, засовывали в рот, потом долго и с облегчением плевались, хватались за живот, падали ничком – в общем, входили в роль.

Я же войти в роль ну просто никак не мог.

Может, поэтому Колупаев заставлял меня не просто есть землю, а есть землю под своим руководством.

– Ты, Лева, не спеши, – говорил он ласково. – Тут спешка ни к чему. Ты ее берешь, слегка растираешь, вот так вот, камешки выбрасываешь, доводишь до кондиции...

– Почему ты никогда не ешь землю? А, Колупай? – тихо спрашивал я.

Колупай очень любил этот вопрос.

– Ха! – говорил он. – Ха! Я почему? Да я ее знаешь как люблю, нашу землю? Я ее сколько хочешь могу съесть! И на первое, и на второе...

И все вокруг начинали тихо гнусно хихикать.

– Но только зачем я ее буду есть... – сурово заканчивал он. – Не я же проиграл.

И это была горькая правда. Выиграть у проклятого Колупая было просто ну никак вообще невозможно. Ни в ножички, ни в пряталки, ни в сыщика и вора. На своих могучих ногах он легко преодолевал любые препятствия, скрывался, как привидение, на крышах трансформаторной будки, гаража и черт знает еще где, но самое главное – никакие обстоятельства не могли сломить могучую колупаевскую волю к победе. Даже если я стартовал с большим для меня преимуществом, колупаевская воля к победе стучала в мой затылок и путала ноги.

Переорать и переспорить Колупаева в войнушке по вопросу, кто выстрелил первый, было тоже совершенно невозможно. Ничего кроме слов «Я первый, понял?!» – он в этот момент не признавал и мог повторять это сто, двести, триста раз подряд, делая одновременно угрожающие телодвижения, которые, конечно же, приводили в трепет весь наш двор и любого человека в отдельности.

Но ладно если ты не добегал до базы или тебя, положим, убивали – еще куда ни шло. А вот если ты становился пленным...

Первым делом ты сразу попадал в тюрьму – в тот самый задний проход за трансформаторной будкой, где по традиции писали и какали бродячие собаки и кошки, да и не только

они. Там под охраной часового ты сидел все томительное время до расстрела.

Но ладно расстрел!

Расстрел – это ладно! Это еще опять куда ни шло. Некоторые даже любили этот трагический момент. «Хайль Гитлер!» – истошно кричал Демочка и медленно, не сгибаясь, падал лицом вниз. Вовик же напротив распалялся до неимоверности, и расстреливать его было действительно интересно.

– Расстрелять! – скупо цедил Колупай своим подчиненным и с интересом следил за Вовиком.

– Пух! – жалостливо пулькали подчиненные, со страхом глядя в ненавидящие Вовиковы глаза.

– Не попал! – скандально орал Вовик и плевал в сторону расстрельной команды.

– Так не бывает! – в свою очередь разноголосо орала расстрельная команда.

– Бывает! – веско говорил Вовик.

И тогда к нему зловещим шагом подходил Колупай.

– Яволь, русиш партизанен! – несвоим противным голосом цедил Колупай (обычно Вовик и я играли за наших, а Демочка с Колупаем – за немцев). – Яволь, русише швайне! – говорил Колупай, поигрывая хлыстиком. – Не хочешь умирать, скотина? Мы тебе поможем!

Для начала он бил Вовика хлыстиком по щекам, но не больно. Вовик багровел и начинал сопеть.

Дальше было два варианта. Либо Колупай сладострастно втыкал в большой Вовиков живот деревянный кортик, который был у него припасен непременно, либо...

Не берусь в точности описать словами то, что происходило дальше во втором варианте.

Весь двор, затаив дыхание, следил за этим выдающимся расстрелом. За этим шедевром актерского мастерства. Люди приникали к окнам (если они, конечно, выходили у них во двор), младенцы переставали ныть у зеленой стены, где их выгуливали мамаши, собаки останавливали свой вечный бег трусцой из одного двора в другой и тихонько скулили.

Колупай выставлял длинный указательный палец (всего лишь!), затем отодвигал другой ладонью большой палец, то есть взводил курок и с таким вот взведенным пальцем наперевес медленно подходил к Вовику, которого держали по двое подчиненных за обе руки.