— Из пешеходов он, — ответил старик.

«Эта здешняя манера отвечать не на вопрос, а на его двоюродного дедушку меня скоро доканает!» — подумал Курт.

— Из кого, ты сказал? — терпеливо спросил Курт.

— Я-то? — удивился старик. — Я из себя говорю. А разве можно говорить из кого-то другого?

Курт сделал глубокий вдох. Потом медленно выдохнул.

«Спокойно. Правильно поставленный вопрос — основа долголетия и хорошего самочувствия. Боги никогда не бьются головой о стены. Это разрушает нимбы и общественное мнение. Спокойно. Правильно поставленный вопрос…»

— Я спрашивал о твоем сыне, — напомнил Курт. — Ты говоришь, что он пешеход.

— Ну да, — кивнул старик, — пешеход он. Торговец, значит.

— Ах, торговец! — воскликнул Курт, словно это все объясняло.

«Лучше я у Мура потом спрошу!» — подумал он. — «А кроме того, кто знает, быть может я и вообще обязан это знать? Мало ли что…»

— Так он что, в отъезде? — наудачу спросил Курт.

«Или торговцам запрещено обращаться к Сигену?»

— В отходе, — кивнул старик. — Кто знает, когда будет? Пешеходы, они такие…

— Значит, сейчас твоя очередь. — сказал Курт. — Сколько силы тебе нужно?

— Да хоть половинку прежней бы, — вздохнул старик. — У меня помощник есть, конечно, оно так, но для счастья чтоб — самому за молот хочется… а такой, как сейчас, я и молоточком-то с трудом ворочаю. Меня скоро таракан затопчет.

— Не затопчет, — возразил Курт. — Повелеваю: стань вдвое сильней прежнего и оставайся таковым, пока тебе самому эта сила в радость! Да станет так!

Мягкая волна силы вновь встряхнула Мир. Старик вроде бы ничуть не изменился — но никто уж теперь не назвал бы его маленьким и хлипким. И если бы он пообещал в одиночку поднять и перенести свой собственный дом, ему бы поверили.

Старик подхватил неведомо откуда взявшийся кузнечный молот и легко, как перышко, крутанул его в воздухе. А потом он поднял на Курта взгляд — и в этом взгляде было такое, что Курту стало неловко.

«Да я же ничего особенного не сделал!» — хотел сказать он… но Боги никогда не говорят таких слов. Поэтому он сжал зубы, милостиво простился с хозяевами дома и пошел к выходу.

— Счастья этому дому! — произнес он на пороге — и воздух дрогнул еще раз, откликаясь на проявление божественной воли.

«Хамы они изрядные, все эти Боги!» — думал Курт. — «Хотя… если они каждый день с таким сталкиваются… за сотни веков привыкнуть, наверное, можно… и охаметь… и перестать принимать близко к сердцу… и наплевать… и злоупотребить… и еще раз… быть может, так и становятся Темными?..»

Разница между ритуальным почитанием и живой благодарностью потрясла Курта. И то и другое было искренним — а как же иначе? Но все же… все же… А может, старик и вправду был необыкновенным человеком? Или это жаркая кровь гномов придала столько силы его взгляду? Курт мог бы поклясться, что старик куда больше похож на Бога или на святого, чем он сам. И почему другие этого не замечают? Или все дело в том, что старик — здешний? К нему привыкли — вот и не видят очевидного. А Курт, напротив, совсем чужой, вот и выглядит этаким божеством.

Бедняга Курт давно не смотрелся в зеркало — а если б по-предложению Мура заглянул в лужу, пожалуй, убежал бы с криком, перепугавшись самого себя. Жителям деревушки было проще. В их жилах текла кровь фей и гурий — ослепительных красавиц, привыкших созерцать разные там могущества сотню раз на дню и повидавших эти самые могущества во всех видах, в том числе и без штанов… а ведь даже само Средоточие Силы без штанов выглядело бы нелепо и смешно. Так что жители знали — точней, их кровь знала — чего на самом деле стоят все эти могущества. А кроме того, их Бог и должен быть могуч и грозен. Какой же он иначе помощник и защитник?

Иное дело — Курт. Бедняга никогда не сталкивался ни с какими божествами. В тех подворотнях, где ему случалось переночевать, они не водились. Поэтому испугался бы он себя, доведись ему полюбоваться на это неописуемое зрелище, до полусмерти. Счастье, что он так и не удосужился заглянуть в лужу. Воспринимал он свою внезапную божественность, как дурную шутку подвыпившего мироздания, и надеялся что с похмельем она выветрится сама собой.

«Сунь себе дракона в штаны и надейся!» — говорят о таких случаях уроженцы Северного Джанхара. К счастью — или к несчастью — Курт не знал этой поговорки.

— Так кто все-таки такие эти самые «пешеходы»? — спросил он, немного оправившись от переживаний.

— А почему ты решил, что я знаю? — ехидно удивился Мур.

— Ну! Ты выглядишь таким мудрым! — решил подольститься Курт.

— Я всего лишь посох, — ответила вредная деревяшка. Лесть не удалась. — Мудрость и всеведенье — это по вашей, по божественной части, уж извините.

— Нахальное бревно! — возмутился Курт. — Ты всерьез веришь в наличие у меня какого-то там всеведенья?!

— Ну разумеется! — хихикнул посох. — Мне по должности положено верить. И вообще, по моему скромному разумению, Вашей Божественности давно пора открыть шкатулку драгоценного всеведенья, дабы почерпнуть из нее зерна истинных знаний о природе окружающих вас вещей, вместо того чтобы постоянно преклонять свой слух к грубым изречениям вашего недостойного слуги.

— Боюсь, я потерял ключ от этой шкатулки, — пробурчал Курт.

— Плохо, — укорил его посох. — Боги не должны быть такими рассеянными. Так ты и нимб, чего доброго, потеряешь. А Боги, утратившие сей замечательный предмет, отличающий их от прочих, с позором изгоняются из божественного сословия без всяческого сохранения содержания и прочее и прочее.

— Сам такой, — улыбаясь, проворчал Курт. — Развлекся?

— Немножко, — смущенно признался посох.

— Тогда рассказывай про пешеходов, — потребовал Курт.

— Экий ты занудный, — вздохнул Мур. — Там и рассказывать-то нечего.

— Ну, вот и рассказал бы сразу, — усмехнулся Курт.

— Нет, пока ты был магом, я тебя еще терпел, — вздохнул Мур, — Но в качестве Бога ты абсолютно невыносим. Абсолютно!

— Да, — гордо сказал Курт. — Мы, Боги — такие. А кроме того, не надо мне на нос башмаки вешать. За твою долгую жизнь тебе наверняка попадались типы куда круче.

— А это смотря с какой башни смотреть, — заметил Мур. — На свой лад ты любого из них его же мантией накормишь.

— Приятно слышать, — проговорил Курт. — Я жду.

Мур вздохнул.

— «Пешеходы», значит, словечко устаревшее. Но не то чтобы очень уж старое, — начал Мур. — Придумали его здесь, то есть не само слово, конечно, а тот его смысл, в котором оно прозвучало. Оттенок у этого его смысла слегка пренебрежительный. А раньше был куда более пренебрежительный. И означает оно всех тех людей, которые не на земле себе хлеб зарабатывают, а каким иным ремеслом помимо крестьянского. Маги, воины, торговцы, искатели сокровищ, моряки, вестники, актеры, фокусники, менестрели, охотники, рыбаки, звероловы, бродячие ремесленники, воры, разбойники, странники и прочие почтенные граждане были скопом занесены в категорию малопочтенных и прозваны пешеходами. В то время деревня уже подзабыла слегка, что сама едва ли не наполовину составлена из потомков бывших пешеходов, и решила, как это часто случается, что только оседлое хозяйство на земле да ремесленные работы того же рода являются почтенным и достойным человека занятием. Прочее же — дело подозрительное и неблагонадежное. А как еще, скажите на милость, относиться к подозрительным и неблагонадежным людям? Вот отсюда и словцо. Кстати, ремесленный труд здесь всегда ставился ниже крестьянского, хоть и ценился выше. В смысле оплаты, конечно. Поэтому первые свои пешеходы и появились в семьях кузнецов и плотников, столяров и бочаров, портных и тележников. С одной стороны, без кузнеца в деревне — никак. С другой… не на земле человек работает. Не такой, как все. Совсем не такой. Деньги за свой труд берет… ну, или продукты там какие. Все одно, торговлишкой попахивает. Хоть и среди своих, а все же пешехожество какое-то получается. И не то чтобы кузнеца не уважают. Попробуй его не уважь — мигом без ножей, серпов, мотыг и топоров окажешься. А все-таки не он на первом месте. При любом раскладе — не он. Даже сейчас, когда среди них самих пешеходы случаются. Уф… устал. Все ли понятно, Ваша Божественность?