Семёнов настойчиво требовал бы от фюрера объединить его движение с движением власовцев, а затем высадить два десанта в Заполярье – в устьях Оби и Лены. Освобождая из коммунистических концлагерей тысячи заключенных, а следовательно, обрастая людьми, эти десантные отряды создали бы там еще два очага повстанческого сопротивления. Превратить всю Сибирь в сплошную стену отпора коммунистам, – вот что он готов был предложить Гитлеру, а также Муссолини, Антонеску, Хорти и, конечно же, японскому императору Хирохито.

Даже самому Семёнову все эти прожекты порой казались фантастическими. Но они уже были стремлением к действию, чего японцы так опасались, консервируя его движение, армию и полководческие амбиции. Так что теперь Бакшеев привел именно те аргументы, с помощью которых пытался полемизировать со сторонниками своего главного конкурента, генерала Краснова, и сам атаман.

Хотя, в конечном итоге, этот «полуэссэсовец» Краснов – не в счет: министерский чиновник не может претендовать на лавры полководца, а значит, и на титул вождя. Таковы законы военного времени.

Из этических соображений, но также не может притязать на это и вчерашний красный генерал, любимец Сталина, коммунист-перебежчик Власов.

– Я тебе вот что скажу, энерал-казак, – доверительно исповедался главком, – как бы они там, на Западе, ни мудрили, а все сходится на том, что атаман Семёнов – уже сам по себе «история России», летопись белоказачьего движения, пусть даже и на закате его… Никто не сможет оспорить тот факт, что имя моё уже принадлежит летописям, по крайней мере, пяти государств: России, Японии, Китая, Маньчжурии и Монголии. Так что недругам придется смириться.

– Но ведь никто и не собирается умалять вашу личную роль в становлении общего дела в Сибири и на Дальнем Востоке.

– Еще как собирались! В том числе и ты, энерал-казак. – свою присказку атаман употреблял и с другими старшими офицерами, однако Бакшееву почему-то казалось, что выдумана она было главкомом специально для него. Он терпеть её не мог.

– Я в подобную полемику не вступаю, – заявил комкор.

– Готов поверить. В то же время скажу: есть способное помирить нас, в соболях-алмазах. Как заместитель главнокомандующего[37]ты, энерал-казак, давно принадлежишь к тем же анналам, что и я. Так спрашивается: чего мы с тобой не поделили?!

– Извините, господин генерал-лейтенант, но меня больше волнует судьба России, нежели мое место в ней.

– Все это похвально, в соболях-алмазах, – снисходительно молвил Семёнов. – Но если разобраться, то, создав такую армию, как наша, пусть даже и не воюющую, следует подумать не только о том, чтобы, в конце концов, мы стали принадлежать истории своей страны, но и о том, чтобы отныне сама её история принадлежала нам. Как тебе такой поворот общественной мысли, энерал-казак?

– Но видите ли… – пытался возразить Бакшеев, однако генерал резко прервал его:

– Поэтому прекрати рассказывать мне байки о всяком там казачьем неудовольствии да наводи порядок в войсках и на вверенной тебе штабом армии территории. Сабельно, твердой, кровавой рукой наводи! – потряс он перед лицом генерала своим багровым волосатым кулаком. – Иначе вынужден буду задаться вопросом: «А на своем ли ты месте, энерал-казак?! Способен ли ты наладить этот самый порядок в нашей Казачьей Семёнии?!»…

Бакшеев не испугался. Он знал, как главком тщательно собирал в своём особняке все, что имело хоть какое-то отношение к его собственной персоне. Человек, так рьяно заботящийся об увековечивании личного имени, по его мнению, вряд ли будет по-настоящему ввязываться в уже проигранную его могущественными союзниками войну. А значит, скорее всего, найдет себе приют где-нибудь в Западной Европе.

Приходя к такому выводу, он всякий раз вспоминал о полковнике Курбатове и поручике фон Тирбахе, подозревая, что сейчас они как раз и готовят базу для появления в Европе своего покровителя. Причем появления вместе с архивом армии, её казной и всем прочим, дающим возможность безбедственно трудиться над своими полководческими мемуарами.

Но стоит ли в таком случае ждать, пока атаман сбежит со всеми атрибутами армии и с властью, данной ему еще Колчаком? Не лучше ли свергнуть его прямо сейчас и то ли казнить, то ли отпустить с богом, но уже в качестве отставного и разжалованного, а значит, безопасного и совершенно никому не нужного в Европе?

Задаваясь этим вопросом, генерал Бакшеев всякий раз останавливался на мысли, что Семёнова следует отстранить от командования, и сделать это нужно немедленно. Вот только на этой стадии своего бунта он и застревал, ни разу не сумев продумать хоть какой-нибудь более или менее действенный путь смещения. Слишком узким для такого оказывался его мозг.

– Разрешите, господин генерал-лейтенант, – появился в проёме ресторанной кабинки адъютант Семёнова полковник Дратов.

– Какого лешего?!

– Прошу великодушия, господин генерал-лейтенант, – Дратов был потомственным армейским кавалерийским офицером; к казачьей вольнице относился с недоверием и плохо скрываемым презрением, а потому всегда и везде предпочитал обращаться к главкому с употреблением его армейского чина, а не казачьего звания «атаман». – Но дело в том, что в штабе вас уже второй час дожидается полковник Родзаевский.

– И это позволяет вам, адъютанту, тревожить меня по столь мизерному поводу?! – налились кровью белесые глаза атамана.

– Я смею думать, господин главнокомандующий, – не дал выбить себя из седла старый кавалерийский рубака, – что Родзаевского давно можно было бы послать к черту.

– Так пошлите же его туда! – артистично воздел руки к небесам Семёнов.

– Но в таком случае, не получив вашего благословения, он не сможет послать в Россию группу диверсантов, отобранных из числа членов Русского фашистского союза.

Семёнов и Бакшеев переглянулись: атаман – победно, а его заместитель вопросительно, поскольку ему о подготовке диверсии ничего известно не было.

– Полковник решил, что группа уже полностью готова? – поинтересовался главком.

– Прошла все мыслимые и немыслимые в подобных случаях испытания. По крайней мере, так утверждает Родзаевский.

– Сабельно-сабельно! – расцвел атаман.

– По стопам ротмистра, князя Курбатова, значит? – растерянно молвил Бакшеев, чувствуя, как на данном этапе атаман явно переигрывает его, а главное, обнаруживая, что тот уже далеко не во всем доверяет своему заму.