– Тембо задержал нас. Еще раз отдохнем. Будем к полудню, – сказал он после минутного раздумья.

И они вернулись на тропинку, идя по смятой слонихой траве.

Пантелеон не рассчитал: они шли медленнее, чем он думал. Одного привала оказалось мало, еще на час их задержала стая собакоголовых бабуинов, которые походным строем пересекли широкую в этом месте дорогу и расположились на небольшой поляне, отделенной от путешественников невысоким кустарником, сплошь усыпанным плодами-коробочками, похожими на каштаны. Пока Арабелла рассматривала их, Дэн фотографировал этих зеленовато-бурых животных, которые выходили на поляну следом за огромным самцом с львиной гривой: вожак уже уселся на траву и стал приминать ее вокруг себя, готовя место для самок, увешанных настоящими гирляндами детенышей.

Одна из самок, шедшая за ним, медленно взгромоздилась на упавшее дерево. В пасти, словно сигару, она держала дикий сельдерей. Усевшись, обезьяна обхватила стебель обеими руками, сняла внешний толстый слой и стала есть сочную сердцевину Проходившая мимо другая самка, с тремя детенышами на спине, тоже увидела растущий сельдерей. Одним рывком она выдернула его из земли, села и начала есть. Дэн сделал несколько удачных кадров, и ему тоже захотелось попробовать звериное лакомство. Но поблизости сельдерея не было, и тогда он, забыв про осторожность, вышел из-за кустов, чтобы сорвать несколько толстых стеблей, росших поблизости от его укрытия.

Самец-бабуин тут же заметил его и издал несколько резких звуков, которые должны были послужить предупреждением и стаду, и человеку. Дэн хотел было ретироваться обратно в заросли, но, подумав о том, что самец может погнаться за ним, остановился. Он вспомнил, как гориллы предупреждают друг друга о своих добрых намерениях, и решил испытать этот «добрый знак» на бабуинах. Присев на корточки, он стал вертеть головой из стороны в сторону, будто говоря этим: «Я не замышляю ничего плохого, ничего, ничего плохого». Некоторое время животные недоуменно смотрели на него, но потом самец, оставив за спиной своих самок и подойдя ближе к человеку, тоже присел и медленно закивал в ответ. При этом бабуин старался не смотреть Дэну в глаза – видимо, чтобы его взгляд не оценили как угрозу. Дэну страшно хотелось навести на самца объектив, но, с трудом удержавшись, он решил вернуться к своим спутникам.

Когда он вышел из зарослей, то увидел перед собой ярко-оранжевое лицо и ладони: Арабелла смеялась, держа в руках раскрытые, как устрицы, коробочки орельяны.

– Пантелеон сказал, что так делают женщины их деревни, когда собираются в гости! – с восторгом сообщила она, быстро приподняла сетку, закрывавшую лицо Дэна, и провела по его щекам рыжими пальцами. – Вот! Теперь ты похож на Пантелеона.

Дэн оглянулся и увидел, что проводник, усевшись прямо на тропинку, держит в руке несколько плодов-коробочек с пыльцой орельяны – оранжевой, как у Арабеллы, ярко-алой, коричнево-оранжевой и желтой – и мягкой веточкой рисует на лице, животе и ногах яркий разноцветный орнамент, видимо, украшая себя перед возвращением домой.

– Хорошо, бвана, – оценил он работу Арабеллы, взглянув на Дэна, – только не две, а три полосы. – Он провел тремя пальцами по своей щеке, показывая Арабелле, что она должна исправить.

А потом они снова опустили на лица сетки и пошли следом за Пантелеоном, который пообещал, что приведет их в деревню не позже, чем порозовеет ставшее уже оранжевым солнце.

Лес становился все реже, и постепенно тропинка исчезла: теперь они шли по невысокой траве между редкими, как в парке, деревьями, время от времени выходя на широкие поляны и поднимаясь на поросшие редким кустарником пригорки. И вдруг, выйдя на одну из полян, Пантелеон остановился и жестом предложил путешественникам посмотреть на освещенный заходящим солнцем холм. Арабелла, увлеченная огромными бабочками, которых она иногда путала с цветами, пылающими тут и там в изумрудной траве, подняла глаза и удивленно застыла.

На багровом от вечерних лучей склоне неподвижно сидели туземцы, глядя на медленно стекающую за горизонт огромную пылающую каплю. Некоторые сидели молча, длинными ладонями прикрывая глаза от слепящих ярко-красных лучей. Другие переговаривались, умиротворенно улыбаясь.

Арабелла вспомнила, что точно так же в Лондоне вели себя стаи воронов – в предзакатное время они рассаживались на крышах домов клювами в сторону заходящего солнца. В такие минуты ей казалось, что птицы знают о жизни что-то такое, о чем люди давно уже забыли. И она садилась на подоконник и подолгу разглядывала покорно застывших больших черных птиц, которые напоминали ей древних идолов, повернувших свои каменные лица на запад.

…Не меньше трех десятков людей с лицами, кофейный оттенок которых в свете багряных лучей превратился в цвет спелой вишни, застыли на рыжем холме, сделав его похожим на спящего жирафа. И, словно поймав ее мысли на лету, стоявший рядом Дэн тихо произнес:

– Отгадай загадку. Мне рассказал ее по пути Пантелеон: «Ты вдруг появляешься передо мной, возвышаясь, будто далекий холм, покрытый выжженной желтой травой, будто далекий холм, на котором сидят темнокожие люди».

– Жираф, – ответила Арабелла, не задумываясь, и они с Дэном посмотрели друг другу в глаза – впервые не как влюбленные, а как два художника, которые понимают, о чем говорят. И этот взгляд сблизил их так, как не могла сблизить даже страсть: они почувствовали, что начинают понимать суть Африки вместе, двигаясь шаг в шаг, будто идя по узкой тропе среди ощетинившихся острыми листьями джунглей.

Но это было слишком сильное ощущение для Арабеллы, чтобы сразу переварить его целиком: в ее жизни появился мужчина, который понимает ее! Радость понимания, которая однажды уже посетила ее, когда он протянул ей листок со своими стихами, нахлынула на нее вновь, но теперь ее глаза смотрели на проводника. Словно заблудившаяся птица, нашедшая наконец свою стаю, Пантелеон опустился на красную землю и тоже замер, глядя на запад.

И тогда они, не сговариваясь, взялись за руки и сели на землю за его спиной – словно несмышленые ученики, подражающие умудренному жизнью учителю. Было так хорошо и спокойно сидеть на теплой земле, пахнувшей, как перемолотый кофе, и наблюдать, как последний солнечный луч цепляется за макушки пальм… Арабелла даже не заметила, как негры, сидевшие на холме, встали, и от них отделилась фигура, синяя повязка на бедрах которой была длинней, чем у всех остальных. Пантелеон тоже встал и пошел навстречу этой фигуре, выкрикивая что-то непонятное.

Она поспешно поднялась на гудевшие от усталости и саднившие в местах укусов ноги. Дэн тоже встал и с настороженным любопытством смотрел вслед удаляющемуся Пантелеону.

– А теперь слушай, – прошептал ей Дэн. – Если она не соединит две руки над головой и не скажет «Мту Мвеупе карибу», то завтра же утром, в лучшем случае, Пантелеон отведет нас назад, и уж в эту деревню мы точно не сможем вернуться.

– Кто «она»? – не поняла Арабелла.

– Видишь, с кем разговаривает Пантелеон? Думаю, что это и есть самая старая «мать» деревни. У них матриархат.